Фотокамера - Гюнтер Грасс

Ты говорил приятелям по игровой площадке на углу Ханджериштрассе: «Мой папа — китобой, настоящий, с гарпуном…»

Во всяком случае, никто из моих приятелей надо мной не смеялся, зато вы и даже мама, которая в ту пору — я это помню точно — ходила в автошколу, чтобы получить водительские права, потому что папа ни за что не хотел садиться за руль…

И до сих пор не хочет или не может.

Первым автомобилем у нас был «пежо».

В городе у нас много чего происходило, когда отец уезжал по делам избирательной кампании.

По телевизору то и дело показывали демонстрации протеста, полицию с водометами…

Мне исполнилось года три или уже четыре. Говорят, я постоянно задавал вопросы. Только настоящих ответов мне никто не давал. А уж вы, старшие братья, — тем более. Ваши головы были забиты совсем другим. У Пата — девчонками, у Жоржа — всяческой техникой. Папа охотился на китов, никто не мог меня в этом разуверить. К тому же Старая Мария показала мне дюжину фотографий или даже больше, шепнув при этом: «Специально для тебя сняла, Таддельхен, чтобы ты увидел, чем занят папа». Она объяснила, что снимки немножко нерезки, так как на севере Атлантики сейчас сильно штормит. Но папу на китобойном судне можно было хорошо разглядеть — его усы, хотя на голове какая-то странная вязаная шапка. Классный вид. Стоит на носу, с гарпуном, причем держит его левой рукой и целится во что-то невидимое. Зато на другом снимке видно, что он не промахнулся, даже левой. Трос натянут, кит сильно тянет судно. И так далее, пока на последнем снимке не появилась спина кита с торчащим в ней гарпуном. Я был готов поспорить, что видел собственными глазами, как папа карабкается на спину еще живого кита, чтобы получше закрепить его к судну тросом от гарпуна. Наверняка это было опасно — при таком шторме. Но снимков мне Старая Мария не оставила: «Это секрет, Таддельхен. Никто не должен знать, где теперь твой папа и чем он занят».

Странная история.

Похоже на «Моби Дика», которого мы наверняка видели по телику, и ты, вероятно, тоже.

Мы с Патом уже знали, что такое избирательная кампания, хотя еще не вполне понимали, за что боролся отец и почему он никак не мог остановиться. Сплошные выступления на митингах, публичные речи!

Это была уже вторая избирательная кампания с его участием. Четырьмя годами раньше, когда ты, Таддель, еще только родился, он также поддерживал Вилли Брандта, тогда еще западноберлинского бургомистра, и социал-демократов, для которых отец даже нарисовал плакат с петухом, орущим: «Эс-де-пе-ге!»

Тем летом Мария нащелкала своей бокс-камерой «Агфа» совсем другие снимки, о которых я уже говорил; избирательная кампания еще не достигла пика, мы отдыхали во Франции…

А на вид не скажешь, что ее бокс-камера была способна на такие штуки. Обычный трехглазый ящичек. Один глаз посередке, два маленьких — повыше, слева и справа…

Видоискатели «бриллиант». Посредине — объектив…

Я и говорю. А еще сверху имелось окошечко рамочного видоискателя, куда Марихен, впрочем, никогда не заглядывала. Снизу справа крепился спуск и рычажок для перемотки пленки…

Три разные диафрагмы, три отметки дальности…

Вот, собственно, и все. Больше ничего нет. Однажды я приложил к бокс-камере ухо, Марихен разрешила. Но ничего не услышал. Такой вот «чудо-ящичек», как ты, Лара, его называла. Волшебная шкатулка.

Я долго считал обычной болтовней разговоры о том, будто бокс-камера может видеть то, чего на самом деле нет.

Не переживай, Таддель! Сегодня с помощью компьютерной графики и совершенно невозможное делают возможным…

В ту пору мы были помешаны на битлах…

…не говоря уж о мистике и фэнтези, которыми полны телепрограммы…

Из каждой очередной поездки в Лондон отец привозил нам новые пластинки: «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» с «Ритой» или «When I'm Sixty-Four» Пола Маккартни…

В чисто визуальном плане «волшебная шкатулка» Старой Марии вряд ли смогла бы тягаться, например, с «Гарри Поттером»…

А ты, Лара, слушала только своего слащавого Хайнтье — «Подари мне, мамуля, лошадку…».

…«исполни мою мечту»…

…или с фильмом, где оживают динозавры…

У нас же на уме были одни битлы, пока Пат не переключился на «Роллинг Стоунз». Но я продолжал фанатеть, слушая битлов, хотя потом их сменил Джимми Хендрикс, дальше — Фрэнк Заппа.

…достаточно воспользоваться обычной компьютерной симуляцией, и, пожалуйста — ящеры летают и все такое прочее…

Мы отрастили волосы. У Пата они были вьющимися, у меня более прямыми, зато вскоре стали длиннее, чем у Лары.

Да и в городе творилось много интересного. Я почти не скучал, разве что по воскресеньям. Мы были еще малы, чтобы участвовать в демонстрациях, когда приехал иранский шах и его сторонники набрасывались с палками или досками на студентов, полицейский даже застрелил одного; зато мы с Жоржем писали на стенах «Make love, not war!» и рвались в город, где всегда происходило что-нибудь занятное.

Такое желание мы и загадали, а Старая Мария как-то ухитрилась снять нас своей бокс-камерой, в результате чего появилась фотография, где Старшой и я идем среди демонстрантов по Курфюрстендамм, взявшись за руки с Руди Дучке и его приятелем-чилийцем Гастоном Сальваторе, рядом студенты. Мы были против войны, ясное дело.

Тем более против вьетнамской.

Только эти снимки, где мы шагаем в первой шеренге, скандируя «Хо-хо-Хошимин!» и какие-то кричалки против Шпрингера, были такой же мечтой, как фотографии Лары или те, что мне позднее показывала Старая Мария. Например, снимки, где я сижу в автомобиле моей собственной конструкции, который ездил, как все обычные машины, но мог и летать. Я сам собрал из разных деталей маленькую модель — наполовину лендровер, наполовину вертолет. Но на снимках игрушечная модель превратилась в настоящий большой автомобиль, пригодный для езды по дорогам и для полетов… Я был пилотом, кружил высоко над крышами Фриденау… Делал левый разворот, правый разворот… Слева под моим многофункциональным автомобилем высилась башня ратуши нашего Фриденау, перед ней раскинулся рынок, там стоял лоток толстой торговки рыбой, рядом полоумный продавец цветов; оба махали мне руками. Потом я увидел Нидштрассе и наш дом из клинкерного кирпича. Тебе чего, Таддель?

Простой вопрос: как получались эти нереальные снимки?

Простой ответ: однажды я сидел в своей половине комнаты, отделенной перегородкой от половины, которую занимал Пат и где царил образцовый порядок, — мать, называвшая нас «драчливыми петушками», разделила нас из-за вечных ссор; я мастерил из всякого технического хлама и подаренных мне на день рождения, а затем поломанных игрушек мой летающий автомобиль. Старая Мария, увидев меня посреди моей мастерской, которую отец именовал «хаосом», сказала: «Загадай желание, Жорж! Скорей загадай желание!» — и тут же начала щелкать своей «Агфой»; она щелкала прямо от живота, потом легла на спину, уставив объектив вверх, где ничего не было, отщелкала целую пленку. Позднее я точно так же загадал желание, и она ухитрилась посадить меня своей «Агфой» между двух битлов: я сидел за ударными, на месте Ринго Старра, одетый в самый клевый прикид.

Обалденная бокс-камера.

Я бы сказала, что все у нее выходило чудесным образом.

Тогда мы еще верили в чудеса.

Вероятно, потому что нас крестили.

Подобная мысль кажется отцу чересчур католической. Дети слишком наивно верили во все, даже Таддель, который обычно бывал настроен весьма критически. Ведь Марихен щелкала наудачу, а им тут же мерещилось очередное чудо. Исполнялись желания. Высыхали слезы. И вот Лара уже улыбается, что случается с ней редко, а потому дорогого стоит.

Но отец исповедовал сомнение. Он протестовал против нескончаемых войн, противился вечной несправедливости, христианскому лицемерию. Делал это порой чересчур громко, порой чересчур тихо. Позднее у него даже появился персонаж по прозвищу Скептик, который пережил войну в подполе и который сомневался буквально во всем, кроме своих улиток. Слишком многое считается фактом лишь потому, что это опубликовано, хотя на самом деле все происходило иначе, основывалось на ложной вере и двигалось в неверном направлении. Стоило обстоятельствам измениться, как мнимые твердыни рушились, надежды таяли. И даже любовь изменяла, уходила на сторону…

При этом все подчинялось календарю: срок за сроком. Только Марихен умела противиться течению времени, отменять его. Предчувствие, пойманное моментальным снимком. Ее бокс-камера была чокнутой, зато могла уловить мечту, обладала способностью выявлять, обнажать, разоблачать… Поэтому детям не следует знать, какие строки только что вычеркнул их отец. Никаких обвинений или оправданий. Ангел-хранитель был — в ту пору, когда Марихен предъявляла свои черно-белые свидетельства, он был, вне всякого сомнения…