Иван Берладник. Изгой - Галина Романова

    Когда над широким высоким берегом Прута показался разъезд, Иван вскинул руку, останавливая своих воев, и один поскакал чужакам наперерез. Те тоже остановились, отделился всадник, выехал навстречу.

    Они остановили коней, когда те уже почти коснулись друг друга мордами. Бурый конь под берладником невысок, приземист, словно на быке ехал вой. Да и сам всадник коню под стать - плечист, высок, могуч. Ну чисто Святогор из сказки. Под полушубком простая кольчуга, шелом к луке седла прицеплен, но меч под боком, наготове.

    - Кто такие? - низким голосом вопросил берладник. - Откуда в наши края путь держите?

    - Из Галича, - мотнул головой Иван. - Изгнал меня и людей моих Владимирко Галицкий. Нет нам на Червонной Руси места.

    Берладник прищуренными глазами оглядел одёжу Ивана, смерил через его плечо остальных воев.

    - Не простые вы люди, как я погляжу, - молвил наконец.

    - Звать меня Иваном, Ростислава Володаревича Перемышленского сын, - назвался молодой князь. - Ещё зимой княжил я в Звенигороде, да согнал меня со стола Владимирко Галицкий.

    - Княжил? - протянул берладник. - Стало быть, князь?

    - Нет у меня стола…

    - Изгой, стало быть…

    Больно резануло это слово молодого князя. По «Поучению…» Мономахову изгоями назывались поповские сыны, которые грамоте не разумеют, купцы, которые разорились, закупы, из неволи выкупившиеся да князья, что своего стола лишились. Выходило, что он, князь и сын князей, считающий свою родню до самого Рюрика, приравнен отныне к бывшим холопам и прочим людям без рода-племени…

    Переменилось лицо, потемнели глаза. Берладник заметил перемену, усмехнулся в длинные полуседые усы:

    - Ничо. Перемелется, мука будет… Куда ведёшь своих людей?

    - Туда, где для нас место сыщется, - негромко откликнулся Иван. - Хоть и на Дунай, к берладникам…

    - Ишь ты, - берладник обернулся на своих, что любопытно тянули шеи, прислушиваясь к беседе. - Почитай, ты уже пришёл. Да только живём мы вольницей. Нет над нами ни князей, ни бояр, ни тиунов. Сами себе головы, сами себе закон и правда. У нас как воеводы порешат - так и будет. Не для князя тут место. Поезжай ты к своим - вы князья, сами промеж собой разбирайтесь.

    - Не вступится за меня никто, - возразил Иван. - А Владимирко Галицкий стрый мне. Повсюду достанет.

    - Хм, - с сомнением окинул его взором берладник. - Тогда тебе и впрямь деваться некуда… Коли так, провожу до Добруджи. Да только всё одно, помяни моё слово - не приживёшься ты у нас. В здешних краях многие князьями да боярами обижены, вежеству не обучены и на коленях ползать никого не заставишь.

    - Как бы мне самому на коленях стоять не пришлось, - ломая гордость, бросил Иван.

    - Мы народ вольный. Воеводой у нас не за родовитость и богатство, а за ум и силу выкликают. Сами спины ни перед кем не гнём и другим не даём… Ладно, едем. Чего попусту стоять!

    Иван обернулся к своим, подозвал ближе. Берладник тоже позвал свой отряд. Был он числом помене, но воины глядели смело, задиристо. Дескать, только скажи кто про нас худое слово - мигом на копья подымем. Но, видя, что старшой глядит мирно, никто за мечи и сулицы не хватался.

    Поехали берегом реки. Иван с берладником впереди, обе дружины поодаль, не смешиваясь. Только Мирон держался ближе к князю да из берладников выделился ражий детина такого разбойного вида, что Иван кивнул в его сторону:

    - Не беглый ли тать?

    - Тимоха? - хохотнул берладник. - То советчик мой, Тимоха-попович. Не по нутру, вишь, пришлась ему жизнь в отчем доме. Не похотел весь век молебныслужить да крестом народ осенять - бросил всё да и подался на Дунай. Силой Бог не обделил. Коня на плечах подымает. Каково? А зачнёт мечом махать - так только держись.

    - А ты сам не боярского рода будешь? - спросил Иван, сбоку оглядывая берладника. - Броня на тебе больно ладная…

    - Броню сам делал. Коваль я. С Киева пришёл. Звать Домажиром…

    Он замолчал, не сразу решившись поведать, что привело его на Дунай. Но путь был не близкий, так что слово за слово, а знал Иван о Домажире всё.

    Был когда-то Домажир первым ковалём на Подоле - с рассвета у его кузни народ толпился. Ковал Домажир колты, кольца, перстни и браслеты. Многие боярыни, не токмо купчихи и горожанки ходили в его украшениях. Купцы иной раз перстеньки заказывали, чтоб в другие города везти на продажу. А ещё делал Домажир светцы, мог разную домашнюю утварь подлатать. Но пуще всего удавались ему замки. Ни один не был похож на другой, и каждый - со своим секретом. Самые именитые бояре брали у него замки, потому как ведали доподлинно - никто не откроет, кроме самого хозяина.

    А вот поди ж ты - сыскался такой умелец. Отомкнул Домажиров замок, взломал клеть с добром. Да залез не абы куда, а к самому митрополиту в терем. Шибко осерчал византиец. И не только потому, что вспотрошили сундучок с золотом. Не любил грек, присланный из Константинополя, Руси. На словах князю Ярополку Владимиричу говорил одно, а думал Другое. Три шкуры грозился содрать с похитителя. Ключника батогами приказал пороть. Хорошо, тот вспомнил, что замок покупал у Домажира. Схватили коваля и поставили перед митрополитом - винись, мол, кому и за сколько продал секрет замка? Требовали, чтобы указал он вора и где тот прячет награбленное. А что мог сказать Домажир? Замок его работы - клеймо мастера видно. И ключ подошёл. Ничего он не сказал. Вот и присудил митрополит из кузни весь товар выгрести в уплату, а самого Домажира и семью его в холопы записать. Отпущу, мол, когданаработаешь мне столько же, сколько было похищу, но. А сколько пропало - один митрополит да ключник его ведают.

    Так бы и пропал коваль Домажир в митрополичьих холопах, да не стал он спины гнуть. Улучил день - да и ушёл на Дунай, пристал к берладникам.

    - Здесь все такие, Иван Ростиславич. Кого боярин обидел, кого тиун, а кого и князь. Жили мы, не тужили, каждый своим делом занимался. Ты высоко летал, мы пониже, а теперь все ровня.

    Иван слушал молча. Домажир был старше, он здесь жил, а доведётся ли жить тут князю? Поэтому и помалкивал.

    Напрасно тревожился молодой князь - замолвил за него слово Домажир перед прочими воеводами, приняла вольница.

    Добруджа город - не город, село - не село. Земляной вал да стены бревенчатые, в стенах ворота, а далее сплошь избы да мазанки. В них живут семейные берладники. Холостые ютятся в длинных домах, где спят на полатях и питаются от общего котла. Вот и вечевая площадь, и ступень, откуда воеводы гуторят с людьми. А боле ничего - ни куполов Божьего храма, ни богатых палат. На стенах дозоры, по улицам ходят люди - все при оружии. Среди русских лиц нет-нет, да и мелькнёт скуластый торк [7] или берендей [8], смуглолицый грек или болгарин. Люди не сидели на месте - одни приходили, другие садились на коней и пускались в дальнюю дорогу. Те, у кого не было своего дома» недолго задерживались за городскими стенами. берладники вообще не любили сидеть на одном месте - известно, волка ноги кормят. А берладники - те же волки, только двуногие.

    Но пока охоты, как и у зверей, не было никакой.

    Ждали конца весны.

    Разместив своих людей в длинных домах, жил Иван у Домажира в курене. Дом у берладского воеводы был большой, а народа мало - сам коваль, дочь да вдовая сноха с дитём. Сын-надёжа прошлой зимой сложил буйную голову, обороняя Берлад от половцев. Жена его ещё в первую зиму померла. Мирон да Степан оставались пока при молодом князе.

    Вольно жил Берлад. Стекались сюда люди почитай, со всей Руси - и с Киева, и из Чернигова, и с Волыни, и с Переяславля. Одни тут пару лет прожили, другие успели детей народить и состариться. Всех приводило сюда своё. Вскорости перестал Иван Ростиславич выделяться из народа. Шапки перед ним никто не ломал, на коленях не ползал, а если и узнавали, что князь, то лишь головами качали - дескать, эва, какую птицу к нам занесло!

    Каждый жил тут сам по себе, но вместе ждали знака от воевод, чтобы вскочить на коня и пуститься в дорогу. Послушать иных - так они и с половцами ратились, и с болгарами, и с валахами, и с византийцами, да и со своими, русичами, перевидаться пришлось.

    Особенно охочь был до баек Тимоха-попович. Ростом и силой парня Бог не обидел, а голос дал тихий и напевный - такому не с амвона вещать, а старины У костра сказывать. Вот и тешил Ивана Тимоха сказами о местном житьё-бытьё.

    - Не тяжко тебе, - как-то спросил Ростиславич, - поповскому-то сыну? Народа много, а храма Божьего нет.

    Что верно, то верно - уж сколько дён прожил Иван в Добрудже, а куполов с крестами так и не приметил.

    - А чего? - похлопал ресницами Тимоха. - Самому мне поповское житьё поперёк горла встало, а как захочу помолиться, так выйду к речке, посижу под тополем, погляжу на небо. Господь - он везде, ему и не токмо в храме молиться можно.