Плен - Лев Гумилевский

— Мозжи, дядя, мозжи ее скорей!

Чугунов со стоном опустил руки.

— Ну, что ж? Я ведь не бегу! — дразнил Коська, — что ж ты, ну?

— Где моя девочка?

Маленький бродяга пожал плечами и сунул руки в дыры карманов с величайшей независимостью.

— Грозиться не будешь, дядя?

Иван Архипович оглянулся, точно ища защиты. Но набережная, мосты, тротуары были пусты. Одинокая фигура милиционера, освещенная бледно-желтым светом фонаря не привлекла внимания отчаявшегося отца. Силуэты замоскворецких церквей, выступали на голубевшем небе, как крепкая стража древней Руси. Черный Замоскворецкий мост висел над стеклянной поверхностью реки с такой же мрачностью, как его предок при Алексее Михайловиче, когда под этот мост стекались беглые, увечные, нищие, воры и убийцы и сюда же на утро дозоры приводили пойманных языков, которые оговаривали прохожих.

Иван Архипович должен был покорно кивнуть своему врагу:

— Ладно, не буду.

Ему казалось, что, как и триста лет назад, ворота всюду заперты тяжкими коваными засовами, на крестцах улиц поставлены рогатки. Прохода нет. В темноте крадутся лишь тати и убийцы и вот-вот вынырнет из мрака ночной дозор с ручными фонариками, мерцающими грознее тысячесвечсвых огней прожектора.

Коська, между тем, как будто раздумывал. Он поглядывал по сторонам безбоязненно и, пользуясь полным безлюдьем, не торопился продолжать путь с Чугуновым. Его забавляла покорность взрослого человека. Он, усмехнувшись, спросил:

— Ну что ж, идти? Или расквитаемся тут и все?

Мысль о дочери, где-то тут близко, в каких-то трущобах изнывавшей в тоске и ужасе в руках маленьких разбойников и жаждавшей спасения, смирила его.

— Иди, иди! — пробормотал он, — иди. Отдайте только девочку здоровой…

— Какой взяли, такой и отдаем! — нагло ответил Коська и, продолжая прятаться в тени стены, круто свернул с набережной в Китайский проезд.

От бульварчика под стеной повеяло сладким запахом зелени, тишины и влажной свежести. Коська прислушался, потом быстро шмыгнул в угол выступа башни и стал проворно разбирать кирпичи, закрывавшие лазейку.

— Здесь? — прошептал Чугунов в ужасе.

Коська не ответил и всунув голову в дыру, свистнул тихонько. Никто не ответил. Он повторил свист и крикнул:

— Пыляй!

Иван Архипович дрожал от волнения. Он следил за каждым движением мальчишки, все еще не доверяя ему. Даже и в этот утренний час, в неясных сумерках возрождавший к жизни мертвые древности старой Руси, ему казалось невероятным, чтобы все происходящее не было обманом и шуткой. Он держал наготове руки, чтобы поймать за ноги мальчишку, если бы тот вздумал исчезнуть в каменной щели.

Коська точно видел, что творилось за его спиной. Он вынул голову из-под свода и пробормотал раздраженно:

— Дрыхнут что ли оба? Надо лезть туда.

— Погодишь немного! — схватил его Чугунов.

Коська оглянулся и, уже не сдерживая больше гнева, заорал в подвал:

— Пыляй, чертова морда! Слышишь? Давай девчонку сюда!

Никто не отозвался и на крик. Коська изнывал от бешенства. Иван Архипович толокся на месте, дрожа и волнуясь. Мальчишка, сопровождавший атамана и глядевший теперь из-за угла на эту сцену, не торопясь подошел к ним. Коська свистнул ему и тот приблизился смелее.

— Лезь, Вьюнок, и дай ему по шее. Да выкинь сюда девчонку — скажи, что отец вот пришел за ней.

Вьюнок зевнул, равнодушно вынул последние кирпичи из пролаза и ловко юркнул вниз. Иван Архипович вцепился в Коську.

— Как же там можно… Там задохнуться можно, там… За это вас надо…

Встревоженный странным молчанием в подвале, Коська не слушал его. Он всунулся в окошко и перекрикивался с Вьюнком.

— Ну?

— Ничего не видать. Огня дай.

Коська подал спички. Розовое зарево тускло метнулось в окошке и погасло. Вьюнок высунул голову и пробормотал тихо.

— Коська, а ведь она сбежала!

— Девчонка?

— Ну да!

Коська в бешенстве обернулся к Чугунову и, срывая с себя пиджак, часы, кольца, бросил все на руки ошеломленного отца.

— На! Мне чужого не надо!

— Коська — честный человек! — подтвердил Вьюнок.

Иван Архипович шатнулся к ним в отчаянии. Он понял, что его не обманывал маленький оборванец.

— Где девочка? — завопил он, — где она?

Коська отвернулся от него, от пиджака с вещами, выпавшими из рук Чугунова, и глухо пробормотал:

— Не знаю.

Иван Архипович остолбенел. Вьюнок шмыгнул носом от предутреннего холодка и покачал головой. Коська бессильно погрозил кулаком розовой заре и нежно-голубым облакам и стал закладывать кирпичами окно.

Иван Архипович впился судорожно сжавшимися пальцами в его плечи. Тот вскочил, но не мог вырваться и сквозь зубы прошептал:

— Пусти!

— Где моя девочка? — вопил несчастный отец.

Маленький бандит собрал все свое атаманское равнодушие и сказал резко:

— Слушай, дядя: нет твоей девчонки, сам видишь! Найду ее, — приду к тебе за выкупом. Не найду, — не пеняй. И у нас тут своя продажная душа нашлась. Может, он сам пошел к тебе за выкупом… Так пришиби его до мокрого, — я ответ на себя возьму.

— А девочка, девочка моя? — простонал Чугунов, — девочка где негодяй?

— Бестолковый же ты человек, дядя! — помогая атаману, вступился Вьюнок, — ну, видишь, что нет? Из коленки тебе не выломишь ведь, коли нет ее!

Иван Архипович смотрел то на одного, то на другого. Он переставал понимать то, что случилось. Он потряхивал Коську, все прочнее и прочнее захватывая его костлявые плечи и, не то умоляя, не то требуя, бормотал:

— Говори, говори, где девочка?

Коська переглянулся с Вьюнком, и продолжая, как будто спокойно, отвечать, не пытался уже вырваться из рук Чугунова.

— Не знаю, не знаю! Откуда я могу знать, дядя, видишь, что тут никого нет?

— Говори, где она?

— Да не знаю же!

— Говори!

Иван Архипович потерял на мгновение из глаз другого мальчишку. В тот же миг Коська упал на его грудь с отчаянной силой, Иван Архипович шатнулся назад и, падая через подсевшего под ноги Вьюнка, выпустил Коську из рук.

Падение его ошеломило на мгновение и он не сразу понял даже, что такое случилось.

Глава девятая

Бегство

Борьба продолжалась недолго. Чьи-то шаги и громкие голоса, задержавшиеся возле окна, упали тяжким грузом на чашку весов. Пыляю почудился голос Коськи и мысль, что сейчас девчонка уйдет, унося с собой навсегда ослепительный свет другой жизни, поразила его.

Он затаил дыхание. Шаги и голоса утихли. Тогда, с торопливостью утопающего, рвущегося к спасательному поясу из омута, Пыляй решительно бросился к окну и с огромной силой стал выталкивать кирпичи из окна.

Аля безмолвно следила за ним.

Когда пролаз был достаточен, чтобы выкарабкаться наружу, Пыляй обернулся к пленнице. Она протянула к нему руки, дрожа от волнения:

— Мы убежим, Пыляй, да?

Он молча кивнул головой и отвернулся. Она бросилась к окну.

— Вместе с тобой, Пыляй, да?

Он оглядел угрюмо подвал, казавшийся ему все же более темным и мрачным, чем его измена, и, махнув рукой, помог девочке выбраться наружу.

— Я не пойду без тебя, Пыляй! — крикнула она оттуда, — иди!

Она протянула даже руку, чтобы помочь ему. Он не принял ее, но вылез, привычно держась за кирпичи.

Аля смеялась от радости, воли и счастья.

Пыляй стал на колени перед окном и начал закладывать кирпичами пролаз. Он защемлял свои пальцы, тяжело дышал, как от непосильной работы, и молчал. Он чувствовал, что закладывал не только старую лазейку, но клал сзади себя стену крепче каменной, чтобы уже не было никогда ему пути назад. То, что он делал, на что решался, становилось между ними товарищами такой преградой, разрушить которую не нашлось бы сил ни у него ни у них.

Он поднялся с земли усталый, взволнованный и суровый.

— Пыляй! — бросилась к нему Аля, — Пыляй…

Он схватил ее руку и сжал, причиняя ей боль.

— Слушай, девчонка! — прохрипел он.

Она подняла на него круглые, отвыкшие даже и от тусклого света уличных фонарей, большие глаза с упреком, но молчала. Он пробормотал тише:

— Ну, ладно. Сделано уж…

— Ты раскаиваешься что ли? — вспыхнула она и отшатнулась назад, — боишься?

Он молчал.

— Тогда вернемся, ну?!

Не отвечая, он только вдвинул пяткой выдавшиеся вперед кирпичи и, сравняв их, оглянулся кругом.

Было безлюдно и тихо. Где-то звенел последний торопливый вагон трамвая. Грохотала пустая телега по выбитой мостовой набережной. Путь был свободен. Пыляй оглянулся на темный отвес стены, поднял голову, чтобы взглянуть на шатровую крышу башни, уходившую шпицем в небо и ночь.

Он вздохнул и помотал головой, точно стряхивая с себя последние привязанности к прошлому.