Газета День Литературы # 155 (2009 7) - Газета День Литературы

Сие высказывание Быков не приводит, видимо, потому, что подобную версию озвучивает сам, слегка видоизменяя, подрумянивая её.

Вызывает удивление и уход жизнеописателя от оценок произведений, изданных в "Метрополе". Он лишь сообщает, что это был альманах "непод- цензурной литературы".

Не могу не заметить, что в "Метрополь" были включены и произведения, ранее издававшиеся в СССР, одобренные советской цензурой, на что обратили внимание Яков Козловский и Евгений Сидоров ещё при обсуждении альманаха на Секретариате Московской писательской организации в 1979 году.

Но главное, конечно, в другом, умалчиваемом Быковым и его литературными собратьями: художественный и духовный уровень многих материалов был запредельно низок. Это в своих выступлениях отметили писатели разных идейно-эстетических пристрастий: Сергей Залыгин и Римма Казакова, Григорий Бакланов и Юрий Бондарев, Олег Волков и Яков Козловский, Евгений Сидоров и Виктор Розов, Леонард Лавлинский и Сергей Михалков, Владимир Амлинский и Владимир Гусев, Александр Борщаговский и Николай Старшинов… Ограничусь цитатами из выступлений будущих главных редакторов "перестроечных" "Знамени" и "Нового мира" Бакланова и Залыгина: "Художественный уровень большинства произведений оставляет желать лучшего. Я уже не говорю о рассказах, например, Ерофеева, которые вообще не имеют никакого отношения к литературе"; "Я думаю, что целый ряд авторов этого альманаха, которых я прочитал, просто не являются писателями и не могут делать профессионально литературу. Если бы мне, когда я руководил семинаром в Литературном институте, положили на стол эти произведения, их было бы невозможно обсудить даже в семинаре, потому что это не литература, это нечто иное".

"Иное" точно уловил и определил Давид Самойлов, выражая своё отношение к "Ожогу" В.Аксёнова, роману, который продолжил одну из главных линий "Метрополя". Приведу дневниковые записи поэта от 9 и 17 июня 1981 года: "Читаю отвратный "Ожог" Аксёнова. Стоит ли добиваться свободы печати, чтобы писать матом?"; ""Ожог" Аксёнова – бунт пьяных сперматозоидов" (Самойлов Д. Подённые записи: В 2 т. – Т. 2. – М., 2002).

Д.Самойлова, оценки которого применимы ко многим "шедеврам" "Метрополя", к "охранительному лагерю", как обзывает Быков критиков альманаха, не отнесёшь. Лишь некоторые либералы смогли в два последние десятилетия объективно высказаться о "Метрополе", не поддаться конъюнктуре, моде, не испугались террора среды и времени. Юлиу Эдлис, друг Булата Окуджавы, многих "метропольевцев", – один из них. В своих мемуарах он справедливо пишет, что "на поверку он (альманах. – Ю.П.) был составлен, за немногими исключениями, из сочинений вполне ординарных в художественном отношении, разве что претенциозных либо попросту эпатажных".

Не знаю, почему Быков не называет в числе организаторов "Метрополя" А.Битова и Ф.Искандера. Не знаю, но догадываюсь, почему наш трудоголик путает хронологию событий в данной истории: зарубежные голоса в защиту альманаха и "бездомной литературы" прозвучали раньше, чем состоялось обсуждение на Секретариате Московской писательской организации. Явным преувеличением, вызывающим улыбку, является утверждение Быкова, что Андрею Вознесенскому из-за "Метрополя" "перекрыли публикации".

Тот же Эдлис в мемуарах точно свидетельствует: "Вознесенский же и вовсе в день, когда над альманахом должна была разразиться державная кара, каким-то чудом оказался не более и не менее как на Северном полюсе, о чём тут же напечатал целую полосу патриотических стихов в "Комсо- мольской правде"".

Помнится, что ещё в книге "Пастернак" Быков назвал Вознесенского учеником Бориса Леонидовича, который "гордого этого звания никак не запятнал". И многочисленные факты из творческой биографии Вознесенского, подобные приведённому, факты, свидетельствующие о политической проституции поэта, Дмитрий Львович умудряется в упор не видеть. И это ещё одна особенность феномена Быкова.

В наиболее концентрированном виде сущность Быкова, литературоведа и жизнеописателя, проявилась в первой главе "На той единственной Гражданской…" В ней заявлены основные идеи (за исключением одной), намечены главные сюжетные линии книги. Эта глава – своеобразный конспект следующих семисот страниц, перенасыщенных многочисленными повторами и длиннотами.

В первой главе задаётся и уровень отношения Быкова к своему герою, обусловленный тем местом, которое Окуджава якобы занимает в поэзии ХХ века. Для выявления этого места автору понадобился А.Блок, с личностью и творчеством коего проводятся различные параллели. В итоге делается вывод, что оба поэта выполняли одну и ту же роль. В её определении, формулировании – весь Быков.

Сразу же, с места в карьер, заявляется главное: "Блок и Окуджава считались святыми". Естественно, что нужны доказательства (кто считал, почему святые), а их нет, поэтому тут же включается задняя скорость – начинается игра на понижение. Из быковского уточнения становится ясно, что святость – это "высокая репутация". Но даже если мы примем такую подмену понятий как сознательную авторскую провокацию, то ясности в понимании проблемы не прибавится.

Суждения Быкова, его логика и система доказательств имеют фантазийную основу. Например, если он утверждает: "Их выводы не подверга- лись сомнению", – то сие должно соответствовать реальности. А в случае и с Блоком, и с Окуджавой можно привести многочисленные факты, когда "выводы" "подвергались сомнению". Проиллюстрирую это на примере Алексан- дра Блока.

Поэт неоднократно критиковался своими бывшими и настоящими друзьями-символистами. Так, на одно из самых уязвимых мест в мистико-философских настроениях и построениях Блока указал Андрей Белый в письме от 13 октября 1905 года: "Тут или я идиот, или – Ты играешь мистикой, а играть с собой она не позволяет никому … . Пока же Ты не раскроешь скобок, мне всё будет казаться, что Ты или бесцельно кощунствуешь … , или говоришь "только так". Но тогда это будет, так сказать, кейфование за чашкой чая … . Нельзя быть одновременно и с Богом, и с чёртом".

Не менее серьёзная критика раздавалась в адрес Блока с другой стороны, от "поэта из народа" Николая Клюева. Он, думается, оказал на Блока влияние большее, чем кто-либо из современников поэта. Подчеркну, Блок неоднозначно признавал правоту Клюева, о чём он, в частности, сообщает матери в письмах от 27 ноября 1907 года и 2 ноября 1908 года. Более того, при переиздании "Земли в снегу" Блок внял клюевской критике и изъял те строки, которые дали повод упрекать его в "интеллигентской порнографии".

Но и это ещё не всё. "Правда" Клюева стала неотъемлемой частью мировоззрения А.Блока, что нашло выражение в "Стихии и культуре", в восприятии Октября, в "Двенадцати" и многом другом.

Вообще же суждения Быкова о личности Блока, его отношении к войне и революции, о "Возмездии" и "Двенадцати", об отце поэта и прочем удивляют своим ПТУшным уровнем. Для полемики с Быковым по этим вопросам нет места и смысла, тем более что своё понимание их я уже изложил ранее ("День литературы", 2005, № 6, "Литературная Россия", 2006, № 28, "Литературная Россия", 2007, № 16, "Литературная Россия", 2008, № 27).

В блоковской части книги Быкова не удивляет лишь одно: ни слова не говорится о теме России, которая, как известно, была главной для Александра Александровича. Сия лакуна объясняется просто: если с таких позиций характеризовать личность и творчество Блока, то сразу рухнут фантазийно-умозрительные схемы Быкова, в частности, идея об однотипности поэтичес- ких миров Блока и Окуджавы.

Но вернёмся к идее святости поэтов. Продолжая далее размышлять на эту тему, Быков вновь напускает туману, то ли валяя дурака, то ли таковым являясь. Трудно иначе воспринимать его следующие понятийные кульбиты: "Да и не было в его личности ничего сверхъестественного (кур- сив мой. – Ю.П.). В русской литературе полно куда более обаятельных (кур-сив мой. – Ю.П.) людей".

И, наконец, фонтанирование словесной диареи неожиданно прекращается, и Быков раскрывает секрет святости: через Блока и Окуджаву "транс- лировались звуки небес". Уже с учётом атеизма обоих поэтов эта идея и сопутствующие ей мысли Быкова воспринимаются, вспомним слова А.Белого, как "кейфование за чашкой чая" или, говоря проще, мягче, без эпитетов – как словоблудие. Я, конечно, помню, что говорит о вере Окуджавы Дмитрий Быков в главе "Молитва", но меня эти интеллигентские экзерсисы-экскременты, подобные следующему, не убеждают: "Бог – не абсолютный командир всего сущего, но лишь один из участников бесконечной войны, в которой каждый из нас – солдат на добровольно избранной стороне; именно поэтому просить Бога о чём-либо – вещь почти безнадёжная: ты сам здесь для того, чтобы осуществить его планы. Просить стоит Природу, всю совокупность сущего…"