Сними обувь твою - Этель Войнич

— Нет, ничего… Я… Пожалуйста, не надо… завтра… Я устала.

Спокойной ночи. Она ушла.

Он вернулся к себе; никогда еще за все время своего странного жениховства он не испытывал такой тревоги. Леди Мерием легко говорить! Нет, это не просто сдержанность или девичье смущение, — это был ужас, черный, ничем не прикрытый ужас, словно он какое-то чудовище. Неужели простая мысль о браке может так подействовать на девушку? Ведь все женятся! Мужчиной и женщиной сотворил их…

Лучше не ломать над этим голову. Надо ложиться спать, иначе завтра он будет бог знает в каком состоянии.

Глубокой ночью его разбудил звук собственного голоса:

«Что они скрывают?» Он сел на постели, и по коже у него пробежали мурашки, когда ответ вдруг вспыхнул в его мозгу. Да, ей есть чего бояться.

Рогоносец! Так вот почему ее братец примчался из Португалии и под благовидным предлогом настоял на немедленной свадьбе. Все читанные или слышанные им истории о пойманных в ловушку ничего не подозревающих молодых мужьях, получающих в придачу к жене чужого ребенка, вихрем пронеслись у него в голове.

Он соскочил с кровати и дрожащими руками нащупал огниво. Который час?

Только начало четвертого. У него еще много времени.

Он зажег свечу и начал одеваться. До рассвета далеко; он прикажет своему слуге оседлать лошадь, оставит деньги для хозяев вместе с распоряжением переслать его вещи в Бартон и уедет из Лондона, прежде чем его хватятся. Куда? Не важно. Важно уехать, и как можно скорее.

Не кончив одеваться, он присел к столу и начал писать к ней:

«Я любил вас и верил вам. Я думал, что чище, непорочнее вас нет…»

Генри разрыдался. Он не мог продолжать это письмо.

Он разорвал его и начал другое — к Уолтеру:

«Ваш план был задуман хитро, но все-таки вы просчитались. Если бы я не заметил, что ваша сестра боится смотреть мне в глаза, я попался бы в вашу ловушку…»

Он разорвал и это письмо. Он уедет; просто уедет. И пусть они сами догадываются — почему.

Но ведь так нельзя! Нельзя без всяких объяснений бросить невесту у алтаря. Так не делают! Как же ему поступить? Написать мистеру Уинтропу?

Священнику? Поехать в церковь и там публично отказаться от нее? Нет, он не в силах встретиться с ней еще раз.

А не ошибается ли он? Что если она ни в чем не повинна? Ему придется застрелиться. Нанеся такое оскорбление своей невесте, человек не имеет права жить. Не ошибся ли он? Может быть, это только плод его воображения?

Он начинал письмо за письмом, но так и не дописав ни одного из них, опустил гудящую, уже ничего не соображающую голову на руки…

В дверь стучал его слуга.

— Девятый час, сэр, и вас спрашивает джентльмен-мистер Роберт Телфорд.

Генри растерянно поднял голову. Что случилось? Почему он спит, сидя за столом? Ему что-нибудь привиделось?

Тут он заметил догоревшую свечу и неоконченные письма. Нет, он просто сошел с ума.

Он быстро сгреб исписанные клочки, бросил их в камин и зажег. Какие бредовые мысли приходят человеку в голову ночью!

Теперь ему было вообще не до мыслей. Сегодня его свадьба, а он проспал.

Надо торопиться, чтобы не опоздать в церковь. Он приказал передать кузену свои извинения и просьбу садиться завтракать без него, а сам с лихорадочной быстротой принялся одеваться.

Совсем растерявшийся жених, в сбившемся на сторону жабо, проглотил полчашки остывшего шоколада и влез в карету, где его уже ждал полурассерженный, полусмеющийся кузен, которому предстояло быть его шафером.

Затем он судорожно схватился за карман, насмерть перепугавшись при мысли, что позабыл кольцо, Всю дорогу он думал только об одном — не опоздают ли они. И как это он не приказал Джерри разбудить его! Но ведь он рассчитывал проснуться рано, дома заря всегда заставала его уже на ногах.

Стоя на коленях перед алтарем, он задумался было над тем, действительно ли у него был бред, но вскоре его внимание поглотил более существенный вопрос — что отвечать священнику дальше?

Он кое-как выдержал и всю церемонию и унылый свадебный завтрак. Потом последовали поцелуи, рукопожатия, чаевые слугам. Наконец карета тронулась, и он остался наедине с Беатрисой. Слава богу, он, наверное, никогда больше не увидит супругов Карстейрс. Все это миновало, как дурной сон. И тут он вспомнил другой дурной сон. Он посмотрел на свою жену. Она сидела в углу выпрямившись, глядя перед собой неподвижным взглядом. Словно кролик, на которого натравили хорька… Но все-таки — был ли это сон?

Во время пути он несколько раз пытался завязать разговор, но безуспешно. Затем Брайтхелмстон и темные волны, вздымающиеся за домами, затем — ужин…

— Может быть, пройдемся по берегу? — спросил он.

— Хорошо.

Они ходили по набережной взад и вперед, взад и вперед. Генри стал было что-то рассказывать, но тут они прошли под фонарем, и он, похолодев, умолк, когда увидел лицо девушки, на которой женился. Да, именно такое лицо может быть у женщины, готовящейся принести в честную постель мужа вместе с собой чужого ребенка. С каждой минутой сердце его сжималось все сильнее. Ведь он видел ловушку — видел, закрыл глаза и вошел в нее.

Еще час, и он узнает все. Если это окажется правдой — убьет ли он ее?

Нет; что бы она ни сделала, у него не поднимется на нее рука. Но он прогонит ее, отошлет назад к ворам и шлюхам, туда, где ее настоящее место. Он не позволит, чтобы Бартон — его Бартон, его бесценный кусок английской земли перешел к ублюдку какого-то подлого соблазнителя. Невыносимо!

— Пойдем, Беатриса.

Собственный голос показался ему злым и грубым.

— Генри… мне хотелось бы дойти до конца пристани. Можно?

Да, она старается оттянуть время. Пусть так, он не будет ее торопить.

— Ладно.

Они дошли до конца пристани. Там никого не было, хотя фонари еще горели. Она оперлась, о тумбу и устремила взгляд вниз на колышащуюся воду.

Был полный прилив. Генри смотрел на нее, и кровь шумела у него в ушах.

Впервые он по-настоящему понял, как сильно ее любит.

— Ну, пойдем же, — снова сказал он. Она повернулась к нему.

— Если можно, оставьте меня на десять минут. Мне хотелось бы немножко побыть совсем одной.

Он поглядел ил часы и зашагал назад, чувствуя, что больше не в силах сдерживаться. Теперь он уже почти не сомневался. Через десять минут он вернется. И тогда, если она еще что-нибудь придумает, он, пожалуй, свернет ей шею.

Но ведь она может броситься в море! Он кинулся обратно, остановился, и горячие слезы обожгли его веки. Разве это не лучший выход для бедной девочки? Затем он увидел, как она быстро шагнула к воде, снова побежал — и снова остановился. Она не собиралась бросаться в море; она опять отошла к тумбе и по-прежнему смотрела на воду.

Она не бросилась в море. Она только вынула из-за корсажа нож и уронила его в воду. Это был небольшой нож, но очень острый, с узким отточенным лезвием.

Больше он ей не понадобится. Теперь Генри, наверно, будет защищать ее от всех самцов, кроме самого себя; в обмен на эту защиту она и продала ему свое тело. Теперь она должна выполнить условия сделки. Ее физическая девственность, если это то, что ему нужно, принадлежит ему, раз он ее купил.

А для нее она утратила всякую святость, всякий смысл. Она стала товаром.

Только один-единственный принцип, дающий право на самоуважение, уцелел после крушения ее юности: честные люди платят свои долги, не увиливая и не хныча. Генри, бледный и суровый, подошел к ней.

— Теперь ты готова, Беатриса?

Она медленно повернулась и подняла на него серьезный, внимательный взгляд.

— Да, Генри, я готова.

ГЛАВА V

Исполненный глубочайшего смирения и раскаяния новобрачный медленно спускался по лестнице.

Час тому назад его разбудил скрип открывающейся двери, и он увидел, как его молодая жена тихонько выходит из комнаты. Такой жгучий стыд он испытал только один раз в жизни, когда его наказали в воскресной школе и он в слезах прибежал домой.

Что на него нашло? Откуда взялись эти чудовищные подозрения? Как он мог подозревать девушку, чистую, как снежинка? Но еще ужаснее этих подозрений было то, чего он чуть-чуть не сделал. «Уолтер убил бы меня, — твердил он себе, — и был бы прав; я бы и сам схватился за пистолет, если бы у меня была сестра и кто-нибудь так оскорбил ее».

Какое счастье, что он заснул над этими гнусными письмами! И благодарение богу, он ничем не выдал себя на пристани прошлым вечером. Никто ничего не узнает. Ни она, ни другие не догадаются о его отвратительных мыслях, а он посвятит всю жизнь тому, чтобы искупить свою вину перед ней.

Лучшего мужа не сможет пожелать ни одна женщина.

Она была на берегу и следила за чайками тем серьезным непроницаемым взглядом, который так не вязался с ее девятнадцатью годами.

— Ты пойдешь завтракать? — вот все, что он нашелся сказать.

Не прошло и недели, а многое уже изгладилось из его памяти. Он еще смущался и у него начинали гореть уши, если что-нибудь вдруг напоминало ему о его глупых подозрениях, но он был не из тех, кто способен долго укорять себя за сделанные ошибки. В конце концов он, наверное, не единственный жених, который накануне свадьбы вел себя глупо, — а эти приготовления хоть кого выбьют из колеи. И во всяком случае все сошло благополучно: он женат, у него чудесная жена, н он очень счастлив с ней, вернее, скоро будет счастлив.