dkII1 - Unknown

Я заволновалась.

Почему же в общую, если есть возможность в отдельную?

Сестры посмотрели на меня с таким искрен­ним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это уже потом я узнала, что в отдельную пала­ту переводили умирающих, чтобы их не видели остальные.

Врач сказала, в отдельную, — повторила медсестра.

Я успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от

идти, что я уже никому ничего не должна и вся ответственность моя со­шла на нет. Я ощущала странную отстранен­ность от окружающего мира, и мне было абсо­лютно все равно, что в нем происходит. Меня ни­что и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я. Ушли проблемы, ушли суета и важные вопро­сы. Вся эта беготня за сиюминутным казалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждет там, за небытием…

И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города — сигналы машин, цока­нье спешащих каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев… Господи, как замечательна Жизнь! А я только сейчас это поняла…

Ну и пусть, — сказала я себе. — Но ведь по­няла же. И у тебя есть еще пара дней, чтобы на­сладиться ею и полюбить ее всем сердцем.

Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он был ко мне уже ближе всех.

Господи! — радовалась я. — Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как пре­красна Жизнь, и полюбить ее. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить!

Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одно­временно. Мир звенел и переливался золотым све­том Божественной Любви. Я ощущала эти мощ­ные волны ее энергии. Казалось, Любовь стала плотной и, в то же время, мягкой и прозрачной, как океанская волна. Она заполнила все про­странство вокруг, и даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной пульсирующей струей. Мне казалось, что все, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила. И это было подобно слия­нию мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки.

Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз 4-ой степени», а также признанное врачом необ­ратимое состояние организма имели свои преиму­щества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вере­ница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: о чем говорить с умирающим челове­ком? Который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица. Я радовалась: когда бы я еще увидела их всех? А больше всего на свете мне хотелось поделиться с ними любовью к Жизни — ну разве можно не быть счастливым просто оттого, что живешь? Я веселила родных и друзей как могла: рассказы­вала анекдоты, истории из жизни. Все, слава

Богу, хохотали, и прощание проходило в атмо­сфере радости и довольства. Где-то на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по па­лате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, закатив истерику, что мне нельзя вставать.

Я искренне удивилась.

Это что-то изменит?

Нет, — теперь растерялась врач. — Но вы не можете ходить.

Почему?

У вас анализы трупа. Вы и жить не може­те, а вы вставать начали.

Прошел отведенный мне максимум — четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор.

Врача было жалко. А Любовь требовала радо­сти окружающих.

Доктор, а какими вы хотели бы видеть эти анализы?

Ну, хотя бы такими.

Она быстро написала мне на листочке ка­кие-то буквы и цифры. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела на меня, что-то пробормотала и ушла.

В 9 утра она ворвалась ко мне в палату с криком:

Как вы это делаете?

Что я делаю?

Анализы! Они такие, как я вам написала.

А! Откуда я знаю? Да и какая, на фиг, раз­ница?

Лафа кончилась. Меня перевели в общую пала­ту. Родственники уже попрощались и ходить пе­рестали.

В палате находились еще пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было срочно что-то делать. Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала и громко сооб­щила:

Арбуз снимает тошноту после химиоте­рапии.

По палате поплыл запах свежего снега. К сто­лу неуверенно подтянулись остальные.

И правда, снимает?

Угу, — со знанием дела подтвердила я, по­думав: «А хрен его знает».

Арбуз сочно захрустел.

И правда, прошло, — сказала та, что лежа­ла у окна и ходила на костылях.

И у меня. И у меня, — радостно подтверди­ли остальные.

Вот, — удовлетворенно закивала я в от­вет. — А вот случай у меня один раз был… А анекдот про это знаешь?

В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась:

Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать не даете.

Через три дня врач нерешительно попросила меня:

А вы не могли бы перейти в другую палату?

Зачем?

В этой палате у всех улучшилось состоя­ние. А в соседней много тяжелых.

Нет! — закричали мои соседки. — Не от­пустим.

Не отпустили. Только в нашу палату потяну­лись соседи — просто посидеть, поболтать, по­смеяться. И я понимала, почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого зо­лотистой волной, и всем становилось уютно и спокойно.

Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали ее похожей на зайчонка. У нее был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться. А через неделю я увидела, какая у нее обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало дейст­вовать и она выздоравливает, мы устроили праз­дник, накрыв шикарный стол, который увенчива­ли бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам.

Пришедший на шум дежурный врач сначала ошалело смотрел на нас, а потом сказал:

Я 30 лет здесь работаю, но такое вижу пер­вый раз.

Развернулся и ушел. Мы долго смеялись, вспо­миная выражение его лица. Было хорошо.

Я читала книжки, писала стихи, смотрела в окно, общалась с соседками, гуляла по коридору и так любила все, что видела: книгу, компот, со­седку, машину во дворе за окном, старое дерево. Мне кололи витамины. Надо же было что-то колоть.

Врач со мной почти не разговаривала, только странно косилась, проходя мимо, и через три не­дели тихо сказала:

Гемоглобин у вас на 20 единиц больше нормы здорового человека. Не надо его больше повышать.

Казалось, она за что-то сердится на меня. По идее, получалось, что она дура и ошиблась с диа­гнозом, но быть этого никак не могло, и это она тоже знала.

А однажды она мне пожаловалась:

Я не могу вам подтвердить диагноз. Ведь вы выздоравливаете, хотя вас никто не лечит. А этого не может быть.

А какой у меня диагноз?

Я еще не придумала, — тихо ответила она и ушла.

Когда меня выписывали, врач призналась:

Так жалко, что вы уходите, у нас еще много тяжелых.

Из нашей палаты выписались все. А по отделе­нию смертность в этом месяце сократилась на 30%.

Жизнь продолжалась. Только взгляд на нее ста­новился другим. Казалось, что я начала смотреть на мир сверху и потому изменился масштаб обзо­ра происходящего. А смысл жизни оказался таким простым и доступным. Надо просто научиться любить — и тогда твои возможности станут безграничными, и все желания сбудутся, если ты, конечно, будешь эти желания формировать с лю­бовью и никого не будешь обманывать, не будешь завидовать, обижаться и желать кому-то зла. Так все просто и так все сложно.

Ведь это правда, что Бог есть Любовь. Надо только успеть вспомнить, что ты — Бог!..

Может ли листик на ветке называть себя дере­вом? Может, но только не в прямом, а в собиратель­ном смысле. Иначе у него начнется мания величия и он станет навязывать дереву свою волю. Может ли клетка называть себя организмом? Может, но если она забудет, что на внешнем уровне является все-та­ки его частью, то свою волю она поставит на первое место и превратится в раковую.

Так что, по большому счету, у человека всего две проблемы. Проблема первая: не забывать, что чело­век — это любовь, что по своей сути любой человек Божественен, что все люди едины в Боге. Так что человека можно называть Богом. Вторая проблема: не забывать, что ты человек, — чтобы не превра­титься в раковую опухоль.