Драгоценность - Эми Эвинг

Доктор кивает головой.

– Спасибо, юные леди.

Черити спешит за ним в следующий вагон.

– Что это было? – спрашивает Рейвен.

– Что бы это ни было, на вкус все равно мерзость, – отвечаю я. – В какой-то момент мне показалось, что ты не будешь ее глотать.

– Я подумывала об этом, – говорит Рейвен. – Но решила, что это бессмысленно, согласна? Я хочу сказать, они бы все равно…

Но я уже не слышу, что говорит Рейвен, потому что проваливаюсь в черную бездну беспамятства.

4

Когда я прихожу в себя, вокруг никого нет.

Яркий свет сияет у меня над головой – слишком яркий, он режет глаза. Я лежу на чем-то холодном и плоском. Мои руки и ноги связаны ремнями, и я с ужасом понимаю, что на мне нет одежды.

Инстинктивно я корчусь, пытаясь освободиться и в то же время чем-то прикрыть наготу. Крик собирается в горле, но, прежде чем я открываю рот, раздается мягкий голос:

– Не паникуй. Я сейчас сниму их. Они нужны для твоей же безопасности.

– Где я? – Вместо крика из моего горла вырывается лишь колючий шепот.

– Ты в подготовительной комнате. Успокойся, 197. Я не могу тебя развязать, пока ты не успокоишься. – Голос какой-то странный – слишком высокий для мужчины, но чересчур низкий для женщины. Моя грудь вздымается, и я стараюсь расслабить мышцы, дышать ровно и не думать о том, что я голая.

– Вот. Так-то лучше. – Голос приближается. – Обещаю, 197, последнее, чего мне хотелось бы, это хоть как-то тебя обидеть. – Я чувствую, как сдавливают мою руку, и что-то холодное прижимается к внутренней стороне локтя. Давление нарастает.

– Я просто измеряю твое артериальное давление, – спокойно произносит голос. Тиски ослабевают. Я слышу, как перо царапает бумагу. – Посмотри вверх, пожалуйста.

Больше все равно некуда смотреть, но вдруг яркий свет слепит в левый глаз, потом в правый. Я отчаянно моргаю, и кажется, будто мне обожгло сетчатку, потому что перед глазами лишь зеленое свечение. Снова скребет перо.

– Очень хорошо, 197. Почти готово. Сейчас я прикоснусь к тебе. Обещаю, что не сделаю тебе больно.

Все мои мышцы будто сжимаются в крошечные кулаки, и я моргаю еще чаще, но все равно ничего не вижу. И тут я чувствую мягкое надавливание на низ живота, сначала слева, затем справа.

– Вот и все, – успокаивает голос. – Мы закончили.

Зеленое свечение исчезает, и я уже могу различить лицо человека, которому принадлежит голос.

Это лицо мужчины, но какое-то странно-детское, с тонкими чертами, узким носом, изящным ртом и сливочной кожей. Голова обрита, только на макушке островок каштановых волос, завязанных в элегантный хохолок – эта прическа мне знакома по урокам культуры и этикета королевского двора. Она означает, что передо мной фрейлина.

Фрейлины стоят выше всех остальных слуг – они наперсницы и советчицы для своих хозяек. Их отбирают и тренируют с юных лет, фрейлиной может быть и мужчина – их кастрируют, так что они становятся «безопасными» для работы в тесном контакте с королевскими особами женского пола.

Мне ужасно стыдно лежать обнаженной перед мужчиной, и я извиваюсь в своих оковах. Он терпеливо ждет, глядя только на мое лицо, не обращая никакого внимания на тело, и что-то в его взгляде подсказывает мне, что ему понятны и мои чувства, и мои мысли. Я перестаю дергаться. Он улыбается.

– Здравствуй. Я Люсьен. Сейчас я развяжу тебя, хорошо?

У меня как будто пропал голос, но он и не ждет ответа. Когда он склоняется надо мной, чтобы снять ремни, я замечаю, что на нем длинное белое платье с высоким кружевным воротником и длинными рукавами. На его пальцах свежий маникюр, а тело у него грациозное, но мышцы под платьем проступают вялые, не накачанные.

– У тебя красивые глаза, – говорит он, расстегивая последний ремешок. – Почему бы тебе не сесть, и тогда я подам тебе одежду?

Он удаляется, а я неуклюже приподнимаюсь и сажусь, подтягивая колени к груди, чтобы хоть как-то прикрыться. Мои глаза все еще не могут привыкнуть к яркому освещению, и я прикрываю их рукой.

– Ах, да, надо что-то сделать со светом, – доносится откуда-то из темноты голос Люсьена. Свет гаснет. Сначала это пугает, но вскоре свет медленно просачивается обратно в комнату. Загораются разноцветные шары золотых светильников на стенах, их цвета смешиваются, и комната наполняется уютным розовато-желтым свечением.

– Держи. – Люсьен протягивает мне пеньюар из бледно-голубого шелка. Я быстро надеваю его, ощущая нежное прикосновение ткани, и пытаюсь внушить себе, что это мамин халат. Люсьен предлагает мне руку, но я отвергаю его помощь и спрыгиваю со стола, с трудом удерживаясь на дрожащих ногах.

– Будем делать все по порядку. Для начала избавимся от этого жуткого стола. – Он заговорщически улыбается мне, но мышцы моего лица будто одеревенели, и я могу только смотреть на него пустыми глазами. Он нажимает кнопку на стене, и пол под столом опускается, увлекая вниз столешницу, а потом выдвигаются половицы, закрывая зияющую прямоугольную дыру. Они идеально подогнаны друг к другу, так что на полу не видно и трещинки. – Полагаю, в Болоте тебе не приходилось видеть ложные полы?

Я моргаю, переводя взгляд с него на то место, где только что стоял стол, и обратно. У меня такое чувство, будто мне снова двенадцать лет, и я новенькая в Южных Воротах, где все кажется новым, ярким и необычным.

Люсьен вздыхает.

– Ты не слишком-то разговорчивая, правда, 197?

Я прочищаю горло.

– Меня зовут…

Он поднимает палец и качает головой.

– Извини, дорогая. Мне не положено знать твое имя.

Хотя я не испытываю привязанности к этому человеку и, вероятно, никогда не увижу его снова, одно то, что ему не позволено знать мое имя, мое имя, а не какой-то там присвоенный номер, вызывает у меня слезы. Сердце сжимается в груди.

– Не плачь, – Люсьен произносит это мягко, но в то же время требовательно. – Пожалуйста.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь сдержать слезы, загнать их обратно, прочь с моих ресниц, в бездонный колодец внутри меня. В следующее мгновение мои глаза сухи.

Отныне плакать бесполезно.

– Хорошо, – мой голос звучит ровно. – Я не плачу.

Люсьен поднимает бровь.

– Действительно не плачешь. Умница. – Он произносит это отнюдь не снисходительно. Кажется, он впечатлен.

– Ну, и что теперь? – Я пытаюсь храбриться и надеюсь, что мой бодрый тон не выдаст того, что я чувствую на самом деле.

– А теперь, – говорит он, – ты посмотришь на себя в зеркало.

Мое сердце уходит в пятки, да так стремительно, что кружится голова. Я заставляю себя выровнять дыхание, хотя перед глазами все плывет.