«Анаста» - Владимир Мегре

Тогда от группы людей отделился юноша и направился к Анасте. Это был Алан. Он подошёл к девочке и сказал:

— Я тоже знаю эту мелодию и могу сыграть её. Ты разметила, где будет находиться дом, какой он будет по величине. Ты победила в состязании, значит, этот дом будет твой, я лишь мелодию сыграю.

Блестящими от слёз глазами девочка смотрела на статного юношу и дрожащими от волнения губами прошептала:

— Я сама хочу, Алан, спасибо тебе, но я должна, обязательно должна сделать это сама.

— Тогда слушай меня внимательно, Анаста. Набери в себя воздуха и задержи дыхание. Задержи настолько, насколько сможешь, потом выдохни, но не разом, а тремя мерами. Последний выдох сделай таким, чтобы как меньше воздуха в тебе осталось. После этого начни дышать ровно. С самого первого вдоха ты должна думать только о своём дыхании, забудь обо всём, что тебя окружает, и как только дыхание нормализуется, начинай играть. Я буду стоять за твоей спиной и смотреть на людей на пригорке, я не пропущу их взглядов и мыслей, не позволю им коснуться тебя, и ты, спокойная и уверенная, построишь свой сказочный домик.

Анаста сделала всё так, как научил её Алан, поднесла дудочку к успокоившимся губам и — пространство наполнила призывная мелодия.

Через некоторое время из леса и с пастбищ стали собираться звери. Когда их собралось достаточно, Анаста завершила призывную мелодию, встала в середину овала, обозначавшего стены будущего домика, и снова заиграла, но уже другую мелодию.

Три медведя сразу же отделились от группы животных, вприпрыжку подбежали к нарисованному Анастой овалу, обошли его кругом, обнюхивая, и стали рыть вдоль проложенных Анастой веточек траншеи.

Они старались, очень старались. Вдруг два маленьких медвежонка, не удержавшись, прыгнули в траншейку, которую рыла, как видно, их мать. Анаста в растерянности прекратила играть. Все замерли. Тогда медведица подхватила одного из медвежат за холку и, дав шлепка, выставила из траншейки, он кубарем покатился прочь, а она то же самое проделала со вторым медвежонком, потом рыкнула на них для острастки, посмотрела на девочку с дудочкой и взмахнула в её сторону лапой, словно дирижёр. И вновь заиграла дудочка Анасты.

Когда траншейка была вырыта, Анаста сменила мелодию — раздались низкие, степенные и ритмичные звуки. И один за другим вышли к траншее мамонты, каждый нёс хоботом камень. Мамонты укладывали камни и продолжали свою работу, пока не заполнили ими всю траншейку. Теперь ритмичные низкие звуки дудочки сменились переливами, похожими на щебетание птиц. Кружившие над местом строительства ласточки как по команде вдруг исчезли, но вскоре появились вновь. То тут, то там они садились на камни, выкладывая что-то из своих клювиков.

Совсем немного строительного материала могли принести в своём клюве маленькие пернатые строители, но их было очень много, и действовали они с необычайной проворностью и очень слаженно. А потому под мелодичные переливы дудочки стена дома росла на глазах.

Домик Анасты не разобрали и через одиннадцать дней, решили посмотреть, как будут вести себя пчёлы в стене домика летом и зимой.

Не торопи своё время

Воспоминания о жизни правнучки Анасты всё не оставляли Вуда, и он даже слегка усмехнулся, припомнив один случай.

Вечерело. Вуд омыл в ручье ноги и собирался ложиться спать, когда вдруг услышал детский плач и даже не плач, а рыдания. Он обернулся и увидел бегущую к нему Анасту. Вид её был необычен: лицо испачкано чем-то чёрным, а из разреза платья на груди выбивалось сено. Она подбежала, прихрамывая, к Вуду, села на завалинку дома и, обхватив ручками голову, запричитала.

— Ох, какое горе мне, дедулечка. Прямо жизнь моя прекращается.

Теперь, после того как Алан сделал девочке предложение, ей хотелось подрасти как можно быстрее, и, просыпаясь по утрам, она не к заводи ручья бежала купаться, а брала прямую жердь, приставляла её к стене дома и делала на ней царапинки, отмечая свой рост. В заводи же ручья, прежде чем окунуться в воду, она смотрела на своё отражение, думая о том, когда же у неё появится грудь, как у взрослых женщин, — грудь, которой они кормят маленьких детей.

— Попей воды, Анасточка, и успокойся, расскажи, что произошло.

Анаста глотнула воды из кувшина и сквозь всхлипывания стала рассказывать Вуду о своём горе.

— Я знала, дедулечка, знала... Они все любуются Аланом, потому что он самый красивый и умный. Я переживала, что пока подрасту, кто-нибудь из взрослых девиц влюбит в себя моего Алана, обязательно влюбит. И сегодня, когда только начинало вечереть, я видела, как они, эти девицы, шли на поляну к горе и говорили про моего Алана. И я поняла, что нельзя больше ждать, пока подрасту. Надо действовать сейчас. Я так решила и стала действовать.

Взяла уголёк и подкрасила себе глаза, как это делают взрослые девицы. Потом взяла свёклу и подкрасила себе щёки и губы. И родинку даже глиной закрасила. Родинку, которая вот здесь, на лобике у меня. — Анаста отодвинула чёлку, показывая Вуду похожую на звёздочку родинку у себя на лбу.

— Зачем же ты родинку-то пыталась закрашивать, Анасточка? Она ведь не видна, волосы твои прекрасные закрывают её, — пряча улыбку, спросил Вуд.

— Закрывают. А ветерок подует, они её и открывают.

— Пусть открывают, мне, например, твоя родинка очень нравится, на звёздочку похожа она.

— А-а-а, — снова запричитала Анаста, — тебе, дедулечка, нравится, а мне совсем не нравится. Будто меченая я какая-то. У мамы нет звёздочки на лобике, у папы нет, у тебя, дедулечка Вуд, тоже нет. Кто у меня на лобике её нарисовал? Кто искалечил меня? А-а-а...

— Никто тебя, Анасточка, не искалечил, наоборот — украсил. Если ты будешь совершать приятные для людей дела, они станут говорить, что это деяние, мол, совершила девочка, у которой звёздочка на лобике. А плохие деяния совершишь, люди могут сказать, это сделала девочка, у которой пятнышко на лбу. Любая внешность человека людям прекрасной видится, если деяния его прекрасны. — Вуд погладил правнучку по голове, а потом спросил: — Скажи Анасточка, а сено почему у тебя из платьица выглядывает?

— Я сделала два комочка из сена и лентой себе на грудь привязала, чтоб она как у взрослых девиц была. И под пятки в свою обувочку тоже сено подложила, чтоб повыше быть. И такой повзрослевшей, как девица, я пошла на поляну, где собираются они с хлопцами молодыми. Пришла и увидела, что Алан вместе с молодыми парнями стоит, а недалеко от них девицы собрались, разговаривают между собой, на Алана искоса поглядывая. И Алан сам на девиц поглядывал. — И Анаста снова закатилась плачем, продолжая сквозь слёзы: — Я видела, дедулечка, он поглядывал, поглядывал. Я знала, что скоро они станут в круг, возьмутся за руки, будут хоровод водить, петь и смотреть друг на друга. И чтобы тоже оказаться в этом кругу, я подошла и стала рядом с девицами.

Одна из них как уставилась на меня, смотрела, смотрела, а потом давай хохотать, и все другие тоже, увидев меня, хохотать стали. И все парни, стоящие с Аланом, тоже смеялись. Ой, горе мне горькое, горе, дедулечка Вуд. Одна я стояла, а они все смеялись и смеялись. Смотрели на меня и смеялись. Один прямо на траву повалился — катается и хохочет.

Вуд опустил голову, стараясь скрыть улыбку, и спросил:

— И Алан смеялся над тобой, Анасточка?

— Алан не смеялся надо мной, дедулечка Вуд, совсем не смеялся. Алан меня побил.

— Побил? — удивился Вуд. — Как побил?

— А так и побил, дедулечка Вуд. Сначала подошёл и взял меня на руки. Как маленькую на руки взял, — всхлипывая, рассказывала она. — А я... я так хотела взрослой быть... А он... он меня как маленькую взял и унёс за кусты. Там поставил на тропинку и сказал: «Иди домой, Анаста, умойся и больше не дури». А я... я сказала, что не пойду, и чтобы это убедительно было, несколько раз ногой топнула. Тогда он взял меня за руку и отшлёпал. Вот так, вот так, — Анаста хлопала ладошкой себя по бедру и при этом причитала: — Теперь я вся избитая, несчастная, брошенная, незамужняя.

— Он что же, забрал у тебя свой кулон? — спросил Вуд.

— Нет, не забрал.

— Так значит, ты всё ещё замужняя, — урезонивал её Вуд.

— Все равно, если и замужняя, всё равно избитая и горемычная.

— Тебе что, действительно было так больно, когда Алан шлёпал тебя? — спросил Вуд.

— Не знаю, дедулечка, не знаю, не чувствовала я никакой боли, но обида горькая сильнее любой боли была.

— Успокойся, Анасточка, видно, Алан тебя любя отшлёпал, чтобы ты не совершала поступков, от которых над тобой люди смеяться будут. Значит, он уберегал тебя от будущих насмешек.

— Любя? Разве, когда любят, так шлёпают?

— Ну, конечно, это не метод, но, возможно, Алан в тот момент ничего лучшего придумать не смог. А ты знаешь Анасточка, — продолжал Вуд, развязывая узелки и снимая с её груди комочки из сена, — не надо тебе так стараться быть взрослой. Ты и без всяких стараний взрослой станешь. А сейчас тебе о другом нужно думать, девочка моя.