Целинный батальон - Виталий Кржишталович

Неужели он проиграл? Неужели Вячик был прав, когда говорил, что все это напрасно. Может все-таки нужно было остановиться после того, как Чекмарев с Бариновым попросили извинения? Ведь просили же. Но Устюгов слишком хорошо понимал этот спектакль и знал, что ничего, кроме глухой злобы к нему и к Ильке, эти извинения не принесли. Сколько он видел за свою службу таких вот Бариновых и Чекмаревых. Именно таких, как эти двое, винил Устюгов во всех солдатских бедах. Разве сможет он когда-нибудь забыть, как однажды поздним вечером несли из стройбатовской казармы носилки, покрытые простыней. Устюгов крикнул санитарам и те ответили: «От строителей. Молодой повесился». Во всем гарнизоне не было ни одного старшины, кто бы не знал, что вытворяют у него в роте дембеля. Не знал и не поощрял. Потому, что так было легче командовать.

Устюгов очнулся от мыслей и провел взглядом по кабине. Сунул руку за папиросами и вытащил пустую пачку. Смял ее в кулаке, посмотрел сквозь ветровое стекло вперед. Улицу опять затянула серость и мокреть, стекло кропил ленивый дождь. Далеко впереди, подняв воротник, переходил двор мастерских рабочий. Устюгов знал его, этот парень работал здесь токарем и, случалось, выполнял заказы военных. Устюгову вдруг захотелось заговорить с ним. О чем угодно. Но только именно о гражданском. Спросить о заработках, о жене, о том, что сейчас идет в городском кинотеатре. Поговорить о чем-то отвлеченном от казармы. Он выпрыгнул из машины и крикнул:

— Серега!

Тот не расслышал. Устюгов перешагнул через лужу и уже намеревался побежать следом, как услышал окрик:

— Стоять!

Он оглянулся. Из-за соседней машины вышел Чекмарев.

— Чего тебе? — хмуро спросил Устюгов.

— Каким тоном разговариваем, сержант, — раздалось сзади, с другой стороны машины показался Хронический дежурный и остановился, заложив руки за спину и выставив вперед левую ногу.

— Чего надо? — громче спросил Устюгов, сжимая кулаки.

Чекмарев быстро подошел на расстояние прыжка.

— На дисбат тянешь, салага? — спросил он с придыханием.

— Ты, вонючка, выбирай слова, — ответил Устюгов, — перед тобой стоит сержант третьего года службы. Не забывайся, а то…

Закончить он не успел — Чекмарев прыгнул и со всей силы толкнул Устюгова в грудь. Устюгов отскочил назад, но подоспевший лейтенант подставил ногу и Устюгов упал навзничь. Сверху навалился Чекмарев.

— Где письмо, сволочь, — хрипел он, борясь с руками младшего сержанта. Лейтенант сел на ноги и пытался засунуть руку в карман штанов. Все трое возились в грязи, ругаясь и хрипя.

Вдруг совсем близко раздалось громкое чавканье сапог и голос Новожилова крикнул:

— А ну!.. Это что еще здесь?!

Прапорщик с лейтенантом вскочили и тревожно огляделись. Перед ними стоял только Новожилов.

— Накинулись гады, — сказал Устюгов, вставая и отплевываясь от грязи, — решили, что я письмо гражданскому понес. А письма и нет, — Устюгов рассмеялся, — оно спрятано в надежном месте. Эх вы, болезные, плохи ваши делишки.

— Убью-у, — крикнул Чекмарев, снова кидаясь на Устюгова. Но его перехватила ручища Новожилова.

— Слышь, трипперный лекарь, — сказал Новожилов, подтягивая Чекмарева к своему лицу, — шел бы ты от моей машины.

Лейтенант всплеснул руками и, стоя на безопасном расстоянии, крикнул Новожилову:

— Присягу забыл? На старшего по званию руку поднял?

Новожилов повернул к нему удивленное лицо:

— Если я и правда подниму, то у тебя позвоночник в штаны высыпется. А ну, брысь отсюда, шакалье. — С этими словами он откинул в сторону Чекмарева и выхватил из-под машины палку.

В летучке Устюгов переоделся в черный танковый комбез, грязное х/б разложил на нарах сохнуть, потом вымыл заляпанные сапоги в луже и только тогда пошел в казарму. Возле лестницы его ждал Илька. Он подбежал к нему и схватил за руку.

— Петь, а Петь, отдай комбату письмо. — Илька икал, всхлипывал и вздергивал плечами. — Я тебя очень прошу, отдай.

Младший сержант коротко приказал:

— Рассказывай.

— Меня в штаб вызывали. Офицеров набилось. Меня посредине поставили, а четыре на стулья вокруг сели. И все хотели узнать, где я в самоволке был. Я не помню. Остальные все стоят вокруг, глаза такие… Потом сказали, чтоб объяснительную написал. Потом опять спрашивали. Я им кричу, что не помню. Они тогда стали спрашивать, где я живу, где служу, кто мои родители. Потом опять про самоволку. Я же не помню! Потом стали спрашивать, кто со мной был. Я сказал, что никого. Сказали объяснительную написать. Опять стали спрашивать. Я сказал, что гражданский был. Они как начали кричать: написал, что никого, а теперь гражданский. Комбат у окна сидит и слушает. Потом сказал: «Все вон» — и они ушли.

— А Дмитриев там был?

— Не знаю. Сидел кто-то в углу, газету читал. Комбат сказал мне, что я зря с тобой связался, что ты нехороший человек. А я ему сказал, что это неправда, ты хороший. Комбат говорит, что я не знаю тебя. Он говорит, что, ты бучу поднял и на дембель уйдешь. А я останусь. Не страшно, говорит, служить будет? Начпрод в нашем гарнизоне служит и Чекмарев тоже. Отдай письмо, а? Прощение ведь просили.

— Хватит ныть, — остановил его Устюгов, — прощения у тебя просили. А потом сами же и угрожают. Чего испугался? Кто тебя тронет? Я Чекмареву такой документик выправлю, что его самого тронут. Нельзя, Илька, допускать, чтоб один человек над другим издевался. Я два года терпел, теперь терпение кончилось. А ты с самого начала не терпи. И не бойся их. Мы сильнее.

Устюгов развернулся и широко зашагал к штабу. Взбежал на крыльцо, громко постучал каблуками по коридору, резко распахнул дверь большой комнаты. Все, кто был там, обернулись, а затем быстро вышли. Остался один Самохин. Сзади скрипнула дверь — вошел капитан Дмитриев и сел в углу у печки. Комбат поднялся со своего стула, внимательно посмотрел на Устюгова.

— Что случилось, сержант? Я приказал ждать в казарме. Или ты теперь приказов не слушаешь?

Устюгов ответил взглядом полным ненависти и заговорил дрожащим, срывающимся на вскрикивания голосом:

— Я, товарищ подполковник, пришел сказать, что пошлю это письмо во что бы то ни стало. А когда журналист приедет, я ему такого расскажу… Все расскажу. Полгода на машине по ротам мотаюсь, много про вас знаю. Чего здесь и не слыхали.

Самохин сделал шаг назад и миролюбиво спросил:

— А ты чего в таком виде, сержант, почему в комбезе?

— Это вы и сами знаете. Вы послали у меня письмо вырвать.

Подполковник помрачнел.

— Не забывайтесь, товарищ младший сержант! Не велика фигура, чтоб у меня об тебе голова болела. Кто на тебя накинулся?

— Чекмарев с этим… лейтенантом.

— Ильюшин, — сказал подполковник вполголоса и в комнату вбежал Вячик. — Чекмарева с Бариновым ко мне.

Через несколько секунд прапорщик и лейтенант, оба в парадных мундирах, стояли посреди комнаты по стойке «смирно». Самохин покосился на парадные мундиры и спросил безразличным тоном:

— Вот этот сержант утверждает, что вы только что набросились на него и хотели что-то там отобрать. Правда это?

— Никак нет, — ответил Чекмарев. Самохин повернулся к Устюгову:

— Ты что же, вздумал моих офицеров оговаривать? На честь офицерского мундира посягнул?

— У меня свидетель есть, — сказал невозмутимо Устюгов, — Новожилов, мой водитель. Он все видел.

— Ильюшин, — позвал Самохин.

Через пару минут перед комбатом стоял запыхавшийся Новожилов.

— Слушай, солдат, — сказал Самохин, — ты и правда видел, как эти двое били младшего сержанта? — подполковник иронически изогнул брови.

— Никак нет, — чеканно ответил Новожилов.

— А вот Устюгов утверждает, что ты при этом присутствовал. Может, он просто врет?

— Так точно, — ответил Новожилов.

— И часто он так врет? Может, у него это болезненное?

Новожилов молчал. Самохин махнул ему ладонью:

— Ладно, иди. И вы оба тоже.

Когда Чекмарев, Новожилов и Баринов ушли, Самохин коротко рассмеялся и отечески взглянул на Устюгова:

— За кого воюешь, дурачок? Они тебя все так же вот сдадут.

— Все равно пошлю, — запальчиво сказал Устюгов.

Самохин опустил брови.

— Вон.

На улице младший сержант догнал Новожилова и, с силой развернув за плечо, крикнул:

— Трус! Ты предал меня! Трус!

Новожилов схватил его за грудки, как недавно держал Чекмарева, и прошипел:

— Слушай, малохольный, не лезь ко мне. И не впутывай ни во что. Мне дембель уже вышел, не полезу я ни в какие заморочки. Меня дома мать-старуха ждет. И я доеду до нее, что бы ни случилось. Не лезь!

Последние слова он уже выкрикнул, потом отпихнул Устюгова и, раскидывая в стороны тяжелые ручищи, зашлепал по грязи к казарме.

— Устюг! — донеслось, до младшего сержанта. Он обернулся. На штабном крыльце стоял Вячик. — Петька! Замполит вызывает!