Новый Мир ( № 8 2013) - Новый Мир Новый Мир

И тогда я снова переключаю диапазон на 3,5. o:p/

Наш W, он всегда ходит в капитанской фуражке. Он курит сигары, которые закупает в рейдах. А еще он пишет книжки. Исторические, научные, технические — всякие. Наш W может все. Когда мы стояли в порту, в Германии, а тут буря, и никто не может корабль в море вывести в такую погоду. И тут капитан одного немецкого корабля приходит к нам на корабль и говорит: мы слышали, что на вашем судне находится главный конструктор РЛС «Астра», это так? Это так, говорим мы. И они стали просить и умолять нашего W, чтобы он сам вывел корабль в море. И W сначала не соглашался, а потом действительно вывел, и это был единственный корабль, который в тот день вышел в море... o:p/

Янки успокоился и собрался улетать, и тут я снова переключаюсь. Десять сантиметров! Летит обратно! На этот раз так низко, что мне видно его самого. А ему видно нас. Во всех подробностях. Видно рыбу, которая свободно вялится на нашей палубе под золотым солнцем: мы ее ловим, развешиваем, сушим и в трюме коптим. Видно меня, мою рубашку, сандалии, видно «Астру». И тогда я показываю ему на нашу РЛС, смеюсь и машу рукой. Янки вскипает. На следующем заходе он разъяренно грозит мне кулаком и хохочет! И я смеюсь и тоже поднимаю кулак! Мы хохочем и грозим друг другу! Да, он понял, понял, в чем тут дело, тысяча чертей! И мы хохочем и грозим, и океан сияет под нами, розовый, как цветущее гречишное поле, и небо светится. o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

12. ЧЕТЫРЕ «МИМОЗЫ» К 7 НОЯБРЯ o:p/

o:p   /o:p

Я в работе бешеный. Со мной и сейчас людям непросто. Что же было тогда, когда я был молодой и у меня глаз горел. o:p/

Идет «Мимоза». Это двенадцать вот таких полных шкафов колеса и провода. Это шестнадцать ракет из подводного положения на семь тысяч километров, каждая поражает четыре цели. По тем временам. o:p/

Был тогда я слесарь-сборщик, начальник участка. Карьеру, как принято выражаться, я не начинал. Просто пришел на завод и работал. Тогда о карьере я ничего не знал. o:p/

Далеко не сразу я начал все делать как надо. Сначала ничего не получалось. Думал, брошу все к чертовой матери... Даже хотел наняться техником в Антарктиду. Но меня директор N отговорил. Не могу сказать, что он ругался, но по лицу было видно. Тогда у меня возникло желание исправиться. o:p/

Так я остался на «Свободе». Меня начали постепенно, аккуратно повышать. Раз в четыре года я получал новое звание. Мастер, потом начальник участка. o:p/

Идет «Мимоза». С начала апреля по конец сентября сделано три комплекта. Работают все цеха в три смены. В отпуск никто не ходит. o:p/

Наступает конец сентября. Тогда вызывает меня начальник цеха B... Легендарный был человек. Как и я. Живой, восприимчивый, взрывной. o:p/

И вот вызывает меня B и говорит: знаешь, F, тут такое дело, нужно собрать к седьмому ноября еще четыре «Мимозы». Я говорю: надо — сделаем. o:p/

Я ничего не знал. Почему, зачем такая потребность. Я свои железки. o:p/

Начали делать. Главное, со всеми договориться, чтобы все работали.  Я со всеми договорился. Все согласились. Пошли жарить. Жарим двое суток, трое. На четвертую ночь только разошлись по домам. Утром снова за дело. o:p/

На восьмой день такой работы приходит B, смотрит, что, сколько сделано. Смотрит, видит — мало: а говорил, сделаем. Ну я возражаю: сделаем. А B, он всегда знал, кто на что способен, и не церемонился. И я увидел, что он во мне усомнился. И разволновался я, конечно. o:p/

После работы опять бегу к метро, чтобы на последний поезд не опоздать. Еле успел. А жил тогда я на Просвещения, туда метро не шло, троллейбусом от Финляндского вокзала и там еще пешком. o:p/

Полпути на троллейбусе проехали, я последний пассажир. Рядом с Пискаревским кладбищем троллейбус останавливается. Все, водитель говорит, вылезай, вон здесь развернуться можно, я до кольца дальнего не поеду.  Я: а как же? Он: а как хошь. o:p/

Четверть второго утра. А мне назавтра на завод. И до дома еще километров семь. Погода октябрь, холодно, ветер, дождь со снегом. Что делать? Пошел напрямик через кладбище. o:p/

Иду и вдруг чувствую, что дальше не могу. Падаю с ног, и все. Хорошо, лавочка рядом была. Я в брезентовой куртке такой был. Лег, капюшон натянул на глаза, все. Мысли, что замерзну, не было. Лег и отрубился. o:p/

И мне приснился поразительный сон. Таких больше никогда не снилось. o:p/

Приснилось мне, что я плаваю в толще океана. А рядом со мной по углам огромного как бы квадрата плавают четыре подводные лодки. В виде матрешек. Две наши и две американские. Зависли в толще воды и ждут.  А в серединке этого квадрата плаваю я. Пить охота страшно. Но я рта открыть не могу. И напиться в океане мне нечем. o:p/

А дышать могу как будто бы. o:p/

А эти четыре матрешки, они разные. Одна большая и толстая, приземистая. Другая высокая и тоненькая. Третья вообще маленькая. Четвертая средняя. У одной еще такой, вроде венца на голове с фонарями, этот венец крутится и посылает световые сигналы. o:p/

И эти матрешки в эфире, в радиоэфире, между собой переговариваются. А я в толще океана нахожусь и их слышу. И вдруг я начинаю понимать, что они говорят обо мне. «Этот, — говорят, — бессмысленный товарищ — он за кого?» Смысл такой, что я должен чью-то сторону занять. Нашу или Америки. Причем быстро. Принять какое-то решение. Не то из-за меня начнется сию же минуту Третья мировая война. И я буду во всем виноват. o:p/

А мне, понимаете, очень трудно принять решение. У меня под руками и ногами вода, как слои, я не знаю, пластмассы. Прогибается вода, и во рту все сохнет дико, мне страшно хочется рот открыть и напиться воды, но я не могу, мне нельзя. o:p/

И тогда я из последних сил по воде ну давай руками, ногами. И вдруг проваливаюсь вниз. Я слышал, что такое бывает в толще океана: тяжелая вода и легкая, разные слои. И я попал в тяжелую воду и ухнул камнем прямо ко дну. Матрешки остаются наверху. Вокруг все темнее. И пить хочется ужас как. И почему-то мне все жарче и жарче, и я чувствую, что горю. И понимаю: все, это Земля наша плавится, потому что я не успел ни на чью сторону встать и началась Третья мировая, полетели ракеты, бомбы. o:p/

Тут я проснулся, вскочил со скамейки, хватаю воздух ртом. Оказалось, пока я спал, снег посильнее пошел и всего меня засыпал. Не проснулся бы — превратился бы в эскимо. А проспал-то всего два часа. Но спать не хочется. o:p/

Пошел обратно на проспект. Троллейбуса дожидался час. И — на завод, в цех. o:p/

И вот странное дело, с тех пор спать не хотелось вообще. Весь месяц.  Вообще перестал домой уходить. Жене только звонил, как дела там. Спал каждую третью ночь, и то по два-три часа. А не хотелось. Подремлю час-другой в цеху, и как новая копейка. Такой был трудовой подъем, понимаете. o:p/

Так работал, работал, и к седьмому ноября собрал четыре «Мимозы». Четыре! Это сумасшедшая работа! Я не знаю, как я это сделал! o:p/

Спустя полгода, в мае, наш начальник цеха B справлял пятидесятилетие на Площади Восстания, в гостинице «Москва». Пригласили директора N. Сидит во главе стола B, жена его Шура, N со своей женой. o:p/

Нам всем расписали тосты. Ну и я выхожу где-то тридцатый по списку. Особа, не приближенная к императору. Пока до меня очередь дошла... Как ни старайся пить по чуть-чуть, но тридцатый тост, сами понимаете... o:p/

В общем, я вышел на трибуну, сказал что-то, сам не помню что, и ушел. А мне потом рассказали. Директор N толкнул под бок нашего начальника цеха B и спрашивает: а это кто такой вообще? o:p/

А B ему, оказывается, отвечает: а, этот? Это F, который собрал четыре «Мимозы» за тридцать дней. o:p/

Вот такие вещи добавляют в кровь перцу! o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

13. ПОДШИПНИКИ o:p/

o:p   /o:p

Знаете, главное в жизни — это уметь ее украсить. Ведь любимой работы не бывает. Пока ты сам ее не полюбишь. Вот я в детстве не любила мыть пол. И я всегда что-нибудь придумывала. А у нас, знаете, был такой пол, в синей краске облупившейся. И когда его только что вымоешь, он мокрый становился яркий-яркий. А облупленные места походили на какие-то облака или что-то такое. И можно было себе представлять какие-то облачные горы, долины. Ты моешь пол и представляешь себе, что протираешь небо. Ну, такую тебе работу дали — протирать небо! И я так увлекалась, что иногда мне потом было удивительно, что на дворе-то пасмурно, как же так, ведь я-то все протерла! o:p/

Или вот еще говорят, что в те времена, во времена нашей молодости, все были одинаковые, и всех старались сделать одинаковыми. Так это говорят люди, которые хотят на других свалить всю ответственность за свою жизнь. Вот возьмем, к примеру, меня. (Я очень люблю ставить в пример себя, так что потерпите.) Вот я, когда училась в школе, мы все в те времена ходили в форме. До самого десятого класса. Черный передник, черные или коричневые банты, белые воротнички и манжеты. Так я всегда старалась, чтобы у меня эти манжеты были другие, не такие, как у всех. Я сама себе сшила кружевной воротничок и манжеты по выкройке, вышила все это белой гладью (называется — ришелье!) и готова была каждый день все это гладить! И потом я научилась хорошо шить и всю жизнь сама себе шила наряды. А свадебное платье я знаете из чего сшила? Из парашютного шелка! Мы с K тогда жили рядом с аэродромом, где тренировались ну всякие там эти, и был парашютный шелк удивительного зеленого оттенка. Я убилась его шить! Это знаете где? Рядом с Можайским, Тайцы там, все такое... Там было управление ПВО всего-всего Северо-Западного региона, от Мурманска до Калининграда. И K туда ставил оборудование с нашего завода, а мне приходилось все равно ездить в город на завод, каждый день полтора часа туда и полтора часа обратно. У нас домичек там, сейчас-то ну просто как дача, а тогда мы жили там, печку свою топили, что такое эти коммуналки, мы и не знали! Представляете — своя фазенда, совершенно самостоятельная, это в советские времена. Я не понимаю все эти садоводства, где видно, кто из соседей сколько раз в туалет сходил... Конечно, приходилось и печку топить, и ребенка каждый день в школу и из школы, и тогда же еще очереди, ничего вообще не было... Конечно, в чем-то было очень тяжело, сейчас как подумаешь и вздрогнешь. Но, знаете, ведь любую жизнь можно представить как несчастную. Если постараться, мою жизнь можно знаете как рассказать?! Я прямо сама разрыдаюсь, и вы разрыдаетесь. Но зачем мне это, спрашивается? Зачем драматизировать и подчеркивать все плохое, если можно радостно подчеркнуть все хорошее, а плохое забыть и жить счастливо. Вот я даже сейчас... Вот мне говорят, сейчас же врачи люди прямые, они честно говорят: шесть процентов, срок дожития — два с половиной года. Они вообще не церемонятся. У нас тут, говорят, таких как вы — целое кладбище. И я это все как бы понимаю, да... Но не могу себя заставить подумать о смерти. Бывает, специально пытаюсь — а не получается. Вижу пятно какое-то желтое, вот и все. Ну и значит, и не надо мне ее видеть.  Я вообще-то осознаю и понимаю, что платить надо за все. Жизнь была очень счастливая, работа любимая. o:p/