Дело об архиве Уильяма Шекспира - Алексей Калугин

И все же я позволил себе напомнить:

– Мы договаривались зайти в таверну, в которой бывает Шекспир.

– Я помню об этом, – заверил меня гид. – Именно там мы сегодня пообедаем.

Глава 9

Таверна, называвшаяся «Белый Огонь», находилась на западной окраине Лондона, вне стен Сити. До реки от нее было рукой подать. Фасад таверны, выходивший на Флитт-стрит, украшала восьмиугольная вывеска с грубо и неумело намалеванным костром, который по незнанию легко можно было принять за растрепанную ветром копну сена.

Помещение, как и во всех прочих тавернах, в которых мы успели побывать, было небольшое, полутемное, наполненное причудливой смесью разнообразных запахов. Маленькие оконца, даже распахнутые настежь, были не в состоянии ни наполнить обеденный зал светом, ни выветрить из него все те ароматы, которыми, казалось, были пропитаны сами стены таверны, столы, низкие трехногие табуреты, потолочные балки над головой и соломенная крыша, накрывающая это строение. Сверху в кружки и тарелки сидевших за столами посетителей сыпался всевозможнейший мусор вперемешку с мелкими жуками. Но на подобные мелкие неудобства никто здесь, похоже, не обращал внимания.

В остальном же таверна была очень даже милой. А за цветастыми шторками на окнах, которые, судя по их состоянию, посетители нередко использовали в качестве салфеток и носовых платков, и горшками с цветами, выставленными на подоконниках, безошибочно угадывалась заботливая женская рука.

Посетителями таверны были по большей части люди из только зарождающегося среднего класса: мелкие ремесленники, имеющие собственные мастерские, да удачливые торговцы, получающие стабильный доход от перепродажи зерна, кожи и шерсти. Выглядели они, быть может, и не вполне респектабельно, но зато держались с достоинством. Ни один из них уже не сел бы за стол рядом с оборванцем, покупающим на последний пенни стакан прокисшего пива. Среди такой публики вполне могли оказаться и актеры.

Оловянная посуда, в которой нам подали еду, была почти чистой, – края ее только едва заметно поблескивали от жира. Поскольку пришло уже время обеда, Алекс заказал мясную похлебку и зайца, зажаренного на вертеле. Суп мне понравился, хотя мне показалось, что в нем не хватает специй. А пропахшее дымом из очага заячье мясо, которое нужно было самому отрезать широким ножом от выложенной на большое круглое блюдо подрумяненной тушки, оказалось настолько вкусным, что я один съел не меньше половины. Угрызения совести по этому поводу меня не мучили, поскольку господин Ручинкин, как и прежде, почти ничего не ел, налегая на пиво. Мы же с Алексом запили плотный обед кисловатым сидром, который приятно пузырился во рту, слегка пощипывая язык.

Я сидел за столом спиной к входу. По правую руку от меня что-то невнятно бубнил господин Ручинкин. Напротив, возле стены, сидел наш гид Алекс. Обратив внимание на то, что Алекс начал время от времени посматривать мне за спину, я тоже непроизвольно стал оглядываться. Но ни в обеденном зале, ни возле входа в таверну не происходило, на мой взгляд, ровным счетом ничего интересного.

Алекс заметил мое недоумение, но ничего не сказал, только загадочно улыбнулся.

Наконец я не выдержал и спросил, что так его заинтересовало.

Алекс наклонился ко мне через стол и полушепотом произнес только одно слово:

– Шекспир.

Я едва не вскочил с табурета. Но, вспомнив наставления гида, – не привлекать к себе внимание местных жителей, – взял в руку полупустой стакан сидра, пригубил его и, не спеша обернувшись, окинул обеденный зал ленивым взглядом, так, словно хотел удостовериться в том, что человек, с которым у меня была назначена встреча, до сих пор не объявился.

Я намеренно не стал спрашивать у гида, за каким столиком сидит Шекспир, – мне хотелось самому узнать его.

В настоящее время, после многочисленных визитов в прошлое, как представителей Департамента контроля за временем, так и частных лиц, имеется множество фотопортретов Шекспира. События же, о которых идет речь, напомню вам, происходили в 1589 году. Как известно, ни одного достоверного портрета Шекспира не сохранилось. Бюст на могиле поэта в церкви Святой Троицы в Стратфорде-на-Эйвоне, скорее всего, порождение фантазии скульптора, которому он был заказан. Даже если один из известных мне портретов Шекспира и являлся подлинным, то узнать изображенного на нем человека в возрасте, когда ему только-только исполнилось двадцать пять, было не так-то просто.

Но по крайней мере я мог сразу же отсеять тех посетителей таверны, кому было явно за тридцать. В результате остались четверо кандидатов. Двоих из них я убрал, поскольку давно уже приметил их. Они пришли вместе и сидели на углу длинного стола, беседуя о чем-то настолько оживленно, что порою казалось, в дело вот-вот пойдут кулаки. Двое других молодых людей, на которых я обратил внимание, сидели в разных концах обеденного зала. Один из них был одет в несколько старомодный зеленый кафтан с широким четырехугольным вырезом и заложенным в него нагрудником, далеко не новым, хотя и старательно выстиранным. У незнакомца было узкое лицо с резко очерченными скулами, небольшая бородка и аккуратные усики. Черные волосы коротко подстрижены и расчесаны на прямой пробор. Взгляд его темно-карих глаз был внимателен и строг. Особое внимание я обратил на то, что незнакомец осторожно наблюдал за присутствующими в обеденном зале людьми, стараясь при этом, чтобы его интерес оставался незамеченным. Казалось, он изучал костюмы людей, их манеру держаться и разговаривать. Другой кандидат, по возрасту вполне подходящий на роль Шекспира, сидел вполоборота ко мне. Держа в руке большой стакан пива, он задумчиво глядел в окно. На нем был новенький лиловый камзол, расшитый на плечах красными галунами. Однако на левом рукаве зияла прореха, – кусочек ткани был вырван гвоздем или каким-то другим острым предметом, за который зацепился рукав. Вдобавок к этому камзол был измят так, словно в нем спали, и расстегнут почти до пояса. Под камзолом у незнакомца была рубаха с широким воротом, которую он носил, не снимая, должно быть, не меньше месяца. Длинные и не очень чистые темно-русые волосы были зачесаны назад, но настолько небрежно, что упавшие прямые пряди скрывали лицо незнакомца, обращенное ко мне в профиль. Я мог видеть только небольшую бородку, обрамлявшую подбородок молодого человека, подстриженную весьма небрежно. Казалось, он оставил ее не потому, что считал это красивым, а лишь поскольку ему было лень бриться.

Алекс угадал мою игру.

– На кого ставите, Вальдемар? – поинтересовался он.

– Пожалуй, на молодого человека в зеленом кафтане, – ответил я, почти уверенный в том, что не ошибся.