Таинственная надпись - Валентин Зуб

— А мне, к сожалению, некогда… Меня ждут больные, — сказал Корней Прокофьевич и неторопливо начал одеваться.

Капитан сделал знак рукой. Двое полицейских, которые топтались у порога, схватили доктора. Вагнер подошел к Корнею Прокофьевичу, стал его ощупывать.

Корней Прокофьевич показал глазами Людмиле Андреевне на желтый саквояжик, что стоял на скамье. Та незаметным движением сбросила с плеч платок, чтобы прикрыть саквояжик. Антек, внезапно обернувшись, заметил это.

— А ну, покажи, что ты там прячешь! — заревел он, срывая платок. Он увидел саквояжик, дрожа, как в лихорадке, раскрыл, достал пухлую рукопись и вслух прочел надпись на обложке: «Мои суждения относительно получения и лечебного применения антикохеина».

— А это что? А? — ткнул Антек рукопись в лицо Корнею Прокофьевичу.

Доктор молчал, только глаза его гневно пылали.

— Теперь ты нам не нужен! Расстрелять! — отдал приказ Антек.

— Нет, он еще может быть полезным, — возразил капитан Вагнер. — Возьмем его с собой.

— Вы не имеете права забирать бумаги доктора! — попробовала протестовать Людмила Андреевна. — Отдайте!

Антек грубо оттолкнул женщину и обратился к капитану Вагнеру:

— Зачем он нам? Разве вы не знаете этих людей? Доктор вам все равно ничего не скажет, хоть вы его озолотите. Наоборот, при первой же возможности он сожжет свою рукопись. А ведь в рукописи есть

все, что нам нужно, смотрите: «Природные условия произрастания грибка», «Разведение грибка», «Как получить препарат».

— Ладно! — махнул рукой капитан Вагнер. — Делайте с ним, что вам угодно. Дайте мне эту рукопись.

Со всех концов деревни к избе учительницы сбегались люди.

— Палачи, людоеды… Такого человека загубили! — слышались взволнованные голоса крестьян.

Тело Корнея Прокофьевича внесли в горницу. Рядом с ним положили и двоих партизан, которые погибли в неравной схватке с полицейскими. Голосили женщины, скорбно молчали старики.

— За что это они его? — допытывались у учительницы.

— Не хотел отдать им свое изобретение…

— Надо бы партизанам сообщить, — предложил кто-то.

— Обязательно! И сейчас же! — спохватилась Людмила Андреевна. — Они же его желтый саквояжик с бумагами забрали. Такие важные бумаги!

— Я побегу к партизанам. Я сообщу, — вышла вперед Таня, внучка деда Ивана, маленькая девчушка с тонкой шеей и вздернутым носиком. Она была теперь связкой, заменив Степу, который находился в отряде.

— А ты их найдешь? — строго спросил дед Иван.

— Найду.

— Пусть идет, — заговорили люди.

— Она бедовая — сыщет.

Дед Иван был недоволен внучкой: надо же так неосторожно проговориться, что она знает, где находится партизанский отряд! «Ох и задам же я ей, как вернется», — подумал дед Иван, а вслух сказал:

— Ну так беги скорей! И Таня побежала.

САКВОЯЖИК В РУКАХ У ТАНИ

Таня стала связной не сразу, а только после того, как доказала свою смекалку и выдержку. Она помогла Степе выведать, кого из сельчан староста наметил отправить в Германию. Когда гитлеровцы приехали за «рабочей силой», никого из числа намеченных в их списках в деревне не оказалось. Все они куда-то исчезли. Гитлеровцы разъярились, схватили старосту и увезли с собой. Больше он в деревне не появлялся.

Шестнадцать человек были спасены от немецкой каторги. Степа на расспросы, как ему удалось пронюхать про списки, неизменно отвечал:

— Я тут ни при чем, это все Танюшка. А дело было вот как.

Батька Мирон поручил Степе проверить, что представляет собою староста, который за глаза всегда бранил немцев и в то же время старательно выполнял их приказы. Степа тогда еще жил в деревне, однако был не только связным, но и разведчиком. Он часто ходил по заданию в районный центр, иной раз целыми днями сидел в кустах на перекрестке дорог, наблюдал, сколько проходило за день машин, с какими грузами, а потом обо всем этом докладывал батьке Мирону.

Однажды под вечер в Ляховцы приехал начальник полиции. Зайдя в избу к старосте, он долго о чем-то говорил с ним. Степа и Таня, прокравшись к окну, прислушивались изо всех сил, но разобрать, о чем шел разговор, им так и не удалось.

Антек уехал. Проводив его, староста вернулся в избу, достал из шкафа ученическую тетрадь, вырвал из нее два листа и положил на стол перед собой. Потом взял карандаш и задумался.

— Писать что-то будет, — шепнула Таня. Она стояла у Степы на плечах и заглядывала поверх занавески. — Бумагу разложил…

— Вот бы узнать, что там такое…

— А это можно, — вдруг шепнула Таня. — Давай сделаем так: как только он кончит писать, ты позови его во двор, придумай что-нибудь. А я через окно залезу и посмотрю, что он писал.

— Ладно, — согласился Степа.

Они, не отрывая глаз, следили за каждым движением старосты. Он долго что-то думал, а потом принялся писать. Грамотей он, видно, был не ахти какой и писал медленно, выводя каждую букву. Добрый час пришлось дожидаться ребятам, пока он кончил.

Тогда Степа обошел дом и настойчиво постучал в дверь.

— Дядя Людвиг, а дядя Людвиг, откройте.

— Кто там? — Староста нехотя поднялся из-за стола.

— Это я, Степа… У вас какой-то человек во дворе стоит, — таинственно сообщил парнишка.

— Что за человек? — встревожился староста. — Где?

Он отворил дверь и несмело, боком вылез на крыльцо.

— Да вон, — Степа показал на какую-то черную фигуру в дальнем углу двора. И верно, в темноте можно было подумать, что там, прислонившись к забору, стоит человек.

Староста попятился назад в сени.

— Кто бы это мог быть? — еще более встревоженно проговорил он.

— Не знаю, один я боялся подойти… Староста, набравшись смелости, стал тихонько

подкрадываться к темной фигуре.

— Ах ты, щенок трусливый! — вдруг выругался он. — Да это же моя свитка висит.

— Правда, свитка… А издали похоже, будто человек стоит.

— Иди прочь, нечего тут шляться, — недовольно проворчал староста и, захватив свитку, пошел в избу.

— Ну что, успела? — выбежав на улицу и лицом к лицу столкнувшись с Таней, спросил Степа.

— Успела…

— Что он писал?

— Составлял список наших людей, кого отправить в Германию.

— А ты запомнила, кого он наметил?

— Я некоторых даже записала, а остальных так помню.

— Хорошо, очень хорошо. Надо сейчас же всех предупредить об опасности.

— А может быть, староста только для виду составлял эти списки, а сам возьмет и скажет кому надо, чтоб убегали? — высказала предположение Таня.

— Вряд ли… Но посмотрим…

Староста никому ничего не сказал.

После этого случая Таня и стала связной в отряде батьки Мирона, а Степа совсем перешел в отряд.

…Таня бежала по узкой извилистой тропинке, которая вела напрямик к мосту через небольшую речушку, протекавшую неподалеку от деревни. Если идти по дороге, до моста будет добрых шесть километров, а по этой тропинке — километра два. Там, за мостом, нужно свернуть с дороги, углубиться в лес и по приметам, которые показал Тане Степа, пробираться дальше. За лесом начиналось болото, а там снова лес. На опушке того, второго, леса стояла изба лесничихи Тэкли. От нее до партизанского лагеря было не больше трех километров.

Вот и мост, где нужно сворачивать. Но что это? Таня прислушалась. Выстрелы, и совсем близко. Сначала Таня хотела взять немного в сторону и быстрее бежать дальше, но потом остановилась и решила посмотреть, в чем там дело.

Осторожно, перебегая от куста к кусту, она стала пробираться в ту сторону, откуда слышались выстрелы. То, что она увидела, было совершенно неожиданно. Неподалеку от моста стояла полицейская машина со спущенным колесом. Капитан Вагнер и Антек, вцепившись друг в друга, катались по земле и злобно ревели. Двое полицейских, один из которых был шофер, лежали убитые.

«Что это значит?»

И вдруг Таня увидела на траве, совсем близко, маленький желтый саквояжик Корнея Прокофьевича.

Из груди у девочки едва не вырвался крик радости. В два прыжка она очутилась возле саквояжика, схватила его и со всех ног пустилась бежать прочь — подальше от этого жуткого места.

КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ

Расправившись с доктором, Антек, капитан Вагнер и двое полицейских сели в машину. Оставляя позади тучу серой пыли, машина вылетела за околицу.

Антек сидел и думал. Невеселые мысли бродили у него в голове. Он видел, как под ударами Советской Армии трещали и ломались линии немецкой обороны, как драпали хваленые немецкие дивизии, как поток раненых с восточного фронта запрудил буквально все дороги. И его вера в своих хозяев, которым он не за страх, а за совесть служил все эти годы, пошатнулась. В последнее время он все чаще и чаще задумывался о том, как спасти свою собственную шкуру. «Снова эмиграция, — с ужасом думал Антек, — бесправное, полуголодное существование, злые шутки и издевательства…» Правда, они с отцом на этот раз оказались предусмотрительными и должным образом приготовились к превратностям судьбы. Их сейф был почти доверху набит золотом. А с золотом и в эмиграции можно жить.