Впрок - Андрей Платонов

Упоева тогда арестовали за классовое самоуправство, и он безмолвно сел в тюрьму.

В тюрьме он сидел целую зиму, и среди зимы увидел сон, что Ленин мертв, и проснулся в слезах.

Действительно, тюремный надзиратель стоял в дверях и говорил, что Ленин мертв, и плакал слезами на свечку в руке.

Когда под утро народ утих, Упоев сказал самому себе:

- Ленин умер, чего же ради такая сволочь, как я, будет жить! - и повесился на поясном ремне, прицепив его к коечному кольцу. Но неспавший бродяга освободил его от смерти и, выслушав объяснения Упоева, веско возразил:

- Ты действительно - сволочь! Ведь Ленин всю жизнь жил для нас таковых, а если и ты кончишься, то, спрашивается, для кого ж он старался?

- Тебе хорошо говорить, - сказал Упоев. - А я лично видел Ленина и не могу теперь почувствовать, зачем я остался на свете!

Бродяга оглядел Упоева нравоучительным взглядом:

- Дурак: как же ты не постигаешь, что ведь Ленин-то - умнее всех, и если он умер, то нас без призору не покинул!

- Пожалуй что, и верно, - согласился Упоев и стал обсыхать лицом.

И теперь, когда прошли годы с тех пор, когда Упоев стоит во главе района сплошной коллективизации и сметает кулака со своей революционной суши, - он вполне чувствует и понимает, что Ленин действительно позаботился и ого сиротой не оставил.

И каждый год, зимой, Упоев думает о том бродяге, который вытащил его в тюрьме из петли, который понимал Ленина, никогда не видя его, лучше Упоева.

В общем же Упоев был почти что счастлив, если не считать выговора от Окрзу, который он получил за посев крапивы на десяти гектарах. И то он был не виноват, так как прочел в газете лозунг: "Даешь крапиву на фронт социалистического строительства!" - и начал размножать этот предмет для отправки его за границу целыми эшелонами.

Упоев радостно думал, что вопрос стоит о крапивочной порке капиталистов руками заграничных, маловооруженных товарищей.

Бродя в последующие дни по усадьбам и угодьям колхоза, я убедился, что мнение о зажиме колхозной массы со стороны колхозных руководителей неверно.

От Упоева колхозники чувствовали не зажим, а отжим, который заключался в том, что Упоев немедленно отжимал прочь всякого нерачительного или ленивого работника и лично совершал всю работу на его глазах.

Мне пришлось наблюдать, как он согнал рулевого с трактора, потому что тот жег керосин с черным дымом, и сам сел править, а рулевой шел сзади пешком и смотрел, как надо работать. Так же внезапно и показательно Упоев внизывался в среду сортировщиков зерна и порочил их невнимательный труд посредством показа своего умения. Он даже нарочно садился обедать среди отсталых девок и показывал им, как надо медленно и продуктивно жевать пищу, дабы от нее получилась польза и не было бы желудочного завала. Девки действительно, из страха ли сознания - не могу сказать точно, от чего, перестали глотать говядину целыми кусками. Раньше же у них постоянно бурчало в желудке от несварения. Подобным же способом показа образца Упоев приучил всех колхозников хорошо умываться по утрам, для чего вначале ему пришлось мыться на трибуне посреди деревни, а колхозники стояли кругом и изучали его правильные приемы.

С этой же трибуны Упоев всенародно чистил зубы и показывал три глубоких вдоха, которые надо делать на утренней заре каждому сознательному человеку.

Не имея квартиры, ночуя в той избе, какая ему только предстанет в ночной темноте, Упоев считал своей горницей все колхозное тело и, томимый великим душевным чувством, выходил иногда на деревянную трибуну и говорил доклады на закате солнца. Эти его речи содержали больше волненья, чем слов, и призывали к прекрасной обоюдной жизни на тучной земле. Он поднимал к себе на трибуну какую-нибудь пригожую девушку, гладил ее волосы, целовал в губы, плакал и бушевал грудным чувством.

- Товарищи! Вечно идет время на свете - из нас уж душа вон выходит, а в детях зато волосы растут. Вы поглядите своими глазами кругом, насколько с летами расцветает советская власть и хорошеет молодое поколение! Это ж ужасно прелестно, от этого сердце день и ночь стучит в мою кость, и я скорблю, что уходит план моей жизни, что он выполняется на все сто процентов, и скоро я скроюсь в землю под ноги будущего всего человечества... Кто сказал, что я тужу о своей жизни?

- Ты сам сказал, - говорила Упоеву рядом стоящая девушка.

- Ага, я сказал! Так позор мне, позор такой нелепой сволочи! Бояться гибнуть - это буржуазный дух, это индивидуальная роскошь... Скажите мне громко, зачем я нужен, о чем мне горевать, когда уже присутствует большевицкая юность и новый шикарный человек стал на учет революции?! Вы гляньте, как солнце заходит над нашими полями - это ж всемирная слава колхозному движению! Пусть теперь глядит на нас любая звезда ночи - нам не стыдно существо-вать, мы задаром организуем все бедное человечество, мы трудимся навстречу далеким планетам, а не живем как гады! Скажи и ты что-нибудь или спой сразу песню! - .обращался к девушке Упоев.

Девушка стеснялась.

- Скажи хоть приблизительно! - упрашивал ее Упоев в волнении.

- Что же я тебе скажу, когда мне и так хорошо! - сообщала девица.

- Дядя Упоев, дай я тебе куплет спою! - предложил один юноша из рядов колхоза.

- Ну спой, сукин сын! - согласился Упоев.

Парень тронул на гармонике мотив и спел задушевным тоном:

Эх, любят девки, как одна,

Любят Ваньку-пер...на!

- Раскулачу за хулиганство, стервец! - выслушав хороший голос, воскликнул Упоев и бросился было с трибуны к гармонисту. Но его остановили активисты:

- Брось, Упоев, у него голос хороший, а у нас культработа слаба!

Позже Упоев спрашивал у меня о происхождении человека: его в избе-читальне тоже однажды спросили об этом, а он точно не знал и сказал только, что, наверно, и самом начале человечества был актив, который и организовал людей из животных. Но слушатели спросили и про актив - откуда же он взялся?

Я ответил, что, по-моему, вначале тоже был вождевой актив, но в точности не мог объяснить всей картины происхождения человека из обезьяны.

- Отчего обезьяна-то стала человеком, или ей плохо было? - допытывался Упоев. - Отчего она вдруг поумнела?

Здесь я вспомнил про Кучума и про того, кого он расшиб на месте.

- Самый главный стержень у животного и человека, товарищ Упоев, - это позвоночный столб с жидкостью внутри. Один конец позвоночника - это голова, а другой - хвост.

- Понимаю, - размышлял Упоев. - Позвоночник в человеке вроде бревна, в нем упор жизни.

- Может быть, какие-нибудь звери отгрызли обезьяньи хвосты, и сила, какая в хвост шла, вдарилась в другой конец - в голову, и обезьяны поумнели!

- А, может быть! - радостно удивился Упоев. - Стало быть, нам тоже звери-кулаки и подкулачники должны что-нибудь отъесть, чтобы мы поумнели.

- Они уже отгрызли, - сказал я.

- Как так отгрызли? Что же мне больно не было?

- А перегибщик линии - это тебе не подкулачник?

- Он, стерва.

- А он больно сделал коллективизации или не больно?

- Факт - больно, гада такая!

На том мы и расстались, чтобы сжать. Но после полуночи Упоев постучал мне в голову, и я проснулся.

- Слушай, ты ведь мне ложь набрехал! - произнес Упоев. - Я лег спать и одумался: это ведь не кулаки нам хвост отгрызли, а мы им классовую голову оторвали! Ты кто? Покажи документы!

Документов я с собой не носил. Однако Упоев простил мне это обстоятельство и экстренно проводил ночъю за черту колхоза.

- Я Полное собрание сочинений Владимира Ильича ежедневно читаю, я к товарищу Сталину скоро на беседу пойду, - чего ты мне голову морочишь?

- Я слышал, что один перегибщик так говорил, - слабо ответил я.

- Перегибщик или головокруженец есть подкулачник: кого же ты слушаешь? Эх, гадина! Пойдем назад ночевать.

Я отказался. Упоев посмотрел на меня странно беззащитными глазами, какие бывают у мучающихся и сомневающихся людей.

- По-твоему, наверное, тоже Ленин умер, а один дух его живет? - вдруг спросил он.

Я не мог уследить за тайной его мысли и за поворотами настроения.

- И дух и дело, - сказал я. - А что?

- А то, что ошибка. Дух и дело для жизни масс - это верно, а для дружелюбного чувства нам нужно иметь конкретную личность среди земли.

Я шел молча, ничего не понимая... Упоев вздохнул и дополнительно сообщил:

- Нам нужен живой - и такой же, как Ленин... Засею землю - пойду Сталина глядеть: чувствую в нем свой источник. Вернусь, на всю жизнь покоен буду.

Мы попрощались.

- Вертайся, черт с тобой! - попросил меня Упоев.

Из предрассудка я не согласился и ушел во тьму. Шаги Упоева смолкли на обратном пути. Я пошел неуверенно, не зная, куда мне идти и где осталась позади железная дорога. Глушь глубокой страны окружала меня, я уже забыл, в какой области и районе я нахожусь, я почти потерялся в несметном пространстве.

Но Упоев бы и здесь никогда не утратил стойкости души, потому что у него есть на свете центральная дорога и любимые им люди идут впереди него, чтобы он не заблудился.