Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах - Пристли Джон Бойнтон

— Надеюсь, что нет. Да и чем же?

— Евгения завидует своей подруге, и не без основания.

— Ах так, вы уже подметили мою слабую струнку. Но что скажет на это жених?

— Раз-другой я, пожалуй, готов посмотреть сквозь пальцы.

— Прекрасно! При случае воспользуемся. Однако, господин барон, до тех пор, пока Аполлон не надумает ссудить мне свое лицо и свои длинные волосы соломенного цвета, вам нечего опасаться. Мне очень хотелось бы, чтобы он это сделал! Он тут же получил бы взамен косичку Моцарта с самым красивым бантиком.

— В таком случае, — смеясь, заметила Франциска, — Аполлону немало хлопот доставило бы мытье волос, причесанных на французский манер, «влагой кастальской чистой».

Подобного рода шутки еще больше возбуждали веселье и поднимали настроение собравшихся. Постепенно на мужчинах стало сказываться действие вина, за здоровье присутствующих было поднято немало бокалов, и Моцарт, следуя своей давней привычке, начал говорить стихами, в чем достойным партнером ему оказался лейтенант, да и сам папенька не пожелал отстать; несколько раз стихи удавались ему на славу. Но такие импровизации вряд ли поддаются пересказу, их, в сущности, невозможно повторить, ибо при передаче теряется все то, что делает их неотразимыми в момент исполнения: общее приподнятое настроение, яркость и эмоциональность живой речи, выразительность мимики.

Вставила свое слово и незамужняя тетушка Франциски, провозгласившая в честь маэстро тост, в котором напророчила ему еще великое множество бессмертных произведений.

— A la bonne heure![12] Я не прочь! — воскликнул Моцарт и, подняв бокал, звонко чокнулся со своей соседкой.

После этого в порыве вдохновения граф громким и весьма уверенным голосом запел:

Помоги, о провиденье, Вдохнови на сочиненье Звуков новых и прелестных, Нам пока что неизвестных.

Макс (подхватывая)

Шиканедер поразится, И Да Понте удивится,

Моцарт

Эти звуки услыхав. Изумлюсь и сам я, граф.

Граф

Их услышать я желаю Бонбоньери[13] — негодяю, Если только наш синьор Доживет до этих пор.

Макс

Я даю ему сто лет.

Моцарт

Все равно надежды нет.

Все трое (con forza[14])

Ведь его до той поры Черт возьмет в тартарары.

Терцет, случайно сочиненный благодаря безудержной тяге графа к пению, превратился под конец, после повторения последних четырех строк, в так называемый заключительный канон, и почтенная тетушка, обладая достаточным чувством юмора, а быть может, и самонадеянностью, почла своим долгом присоединить к голосам мужчин и свое дребезжащее сопрано, украсив мелодию всевозможными фиоритурами. Моцарт пообещал присутствующим обработать для них на досуге эту шуточную песенку по всем правилам искусства, что и было сделано им по возвращении в Вену.

Тем временем Евгения успела втихомолку ознакомиться с полученным ею в дар шедевром, сочиненным в беседке грозного Тиберия; и теперь все потребовали, чтобы она вместе с композитором исполнила дуэт, а дядя был счастлив, что, подпевая им, вновь сумеет блеснуть своим голосом. Итак, все поднялись с мест и направились в соседнюю большую залу, где стояло фортепьяно.

Замечательное сочинение совершенно всех очаровало, но само его содержание вскоре вызвало новый прилив неудержимого веселья, когда музыка, как таковая, начинает играть лишь подчиненную роль, и не кто иной, как наш друг, первым подал пример — он вскочил из-за фортепьяно, направился к Франциске и пригласил ее на шлейфер, между тем как Макс с готовностью взялся за скрипку. Хозяин дома с радостью пригласил госпожу Моцарт. Расторопные слуги в одно мгновение вынесли из комнаты всю негромоздкую мебель, чтобы освободить место для танцев. Постепенно в них приняли участие все без исключения, и старая тетушка ничуть не обиделась, когда галантный лейтенант пригласил ее на менуэт, танцуя который она, казалось, вновь помолодела. В заключительном танце дамой Моцарта была сама невеста, и, не преминув воспользоваться предоставленным ему правом, он запечатлел поцелуй на ее прелестных устах.

Наступил вечер, солнце близилось к закату, и только теперь пребывание на воздухе обещало быть приятным. Поэтому графиня предложила дамам посидеть в саду. А мужчин граф пригласил в бильярдную, ибо Моцарт, как известно, очень любил эту игру. Итак, общество разделилось на две группы. Что касается нас, то мы последуем за дамами.

Пройдя не спеша несколько раз по главной аллее, они поднялись на круглый холм, наполовину обнесенный высокой, увитой виноградом решеткой; отсюда видны были поле, деревня и проезжая дорога. Последние лучи осеннего солнца, пробиваясь сквозь листву винограда, бросали на землю красноватые блики.

— Не правда ли, мы могли бы здесь уютно посидеть, — сказала графиня, — если к тому же мадам Моцарт согласится рассказать нам что-нибудь о себе и своем супруге.

Та охотно выразила готовность, и все удобно расселись на сдвинутых в кружок стульях.

— Историю, что я хочу предложить вашему вниманию, вам рано или поздно все равно пришлось бы услышать в связи с задуманной мною шуткой — несколько необычным свадебным презентом, который я намерена преподнести невесте на добрую память о сегодняшнем дне. Мой подарок не предмет роскоши, не какая-нибудь модная вещица и представляет некоторый интерес только благодаря своей истории.

— Что бы это могло быть, Евгения? — заинтересовалась Франциска. — По всей вероятности, чернильница великого человека?

— Вы почти угадали! Не пройдет и часа, как вы увидите сей предмет; а пока сокровище надежно упрятано на дне дорожного сундука. Итак, я приступаю к рассказу и, с вашего позволения, начну его издалека.

Позапрошлой зимой здоровье Моцарта — его чрезмерная раздражительность, частые приступы меланхолии и лихорадочное возбуждение — стало внушать мне тревогу. Если в обществе он иногда еще бывал весел, подчас даже неестественно весел, то дома становился обычно мрачным и замкнутым, беспрестанно вздыхал и жаловался. Врач предписал ему диету, загородные прогулки и Пирмонтские воды. Пациент не придал особого значения полезным советам: лечение было связано с неудобствами, отнимало много времени и нарушало привычный распорядок дня. Тогда доктор решил припугнуть его и заставил выслушать пространную лекцию о свойствах человеческого организма, красных кровяных шариках, об органах дыхания и всяких неслыханных вещах, вроде флогистона, а также о режиме, предписанном нам природой в отношении еды, питья и пищеварения. Обо всем этом у Моцарта доселе были такие же наивные представления, как и у его пятилетнего сына. Лекция действительно произвела довольно сильное впечатление. Не прошло и получаса после ухода доктора, как я, зайдя в комнату мужа, увидела, что он задумчиво, но с заметно повеселевшим лицом разглядывает трость, которую после непродолжительных поисков благополучно нашел в шкафу, где хранились старые вещи; я и не предполагала, что он помнит о ее существовании. Эта красивая трость с набалдашником из ляпис-лазури принадлежала еще моему отцу. До сего времени мне никогда не приходилось видеть в руках Моцарта палки, поэтому я рассмеялась.