Муслим Магомаев. Биография - Е. Мешаненкова

К счастью, в Грозном ему нашли хорошего врача, который начал делать ему иглоукалывания, и через две недели голос вернулся. А сам Магомаев к тому времени окончательно разочаровался в прежних планах и уехал обратно в Баку.

Их брак с Офелией тогда уже почти развалился, Муслим даже вернулся не в ее дом, а поселился у своего дальнего родственника Рамазана Халилова, бывшего директора Бакинского оперного театра. Но поскольку Офелия ждала ребенка, они все же не развелись, а попытались вновь наладить отношения. Увы, ненадолго – вскоре после рождения дочери Марины они окончательно расстались.

Глава 5

Я ведь всю жизнь жил самотеком и никогда всерьез не думал о завтрашнем дне. Дед был выдающимся азербайджанским композитором. Ну вот и я стану хорошим музыкантом. Ведь если быть музыкантом, то хорошим. Все случилось действительно неожиданно.

После возвращения Магомаева из Грозного его вызвали в Центральный комитет комсомола Азербайджана и сказали, что его отправляют на VIII Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Хельсинки.

От Азербайджана туда в составе делегации Советского Союза ехал оркестр радио и телевидения Азербайджана под управлением Тофика Ахмедова и один-единственный певец – Муслим Магомаев. А ведь он даже не был комсомольцем. Репетировали они в Москве, в здании бывшего Екатерининского дворца. В репертуаре у них были песни «Хотят ли русские войны», «Бухенвальдский набат» и так любимые Муслимом итальянские лирические песни. На репетициях царил полный аншлаг – набивался полный зал участников делегации от других республик, и по их реакции было ясно – стоит ждать успеха!

И вот наконец вся делегация отправилась на теплоходе «Грузия» из ленинградского порта в Хельсинки. Большинство участников отправлялось за границу впервые, поэтому все были воодушевленные, но напряженные и даже немного напуганные. Естественно, перед отъездом их предупреждали о соблюдении осторожности, соблазнах капитализма и возможных провокациях. Сейчас нам все эти предосторожности могут показаться смешными и глупыми, возможно, такими они казались и Муслиму Магомаеву, который уже тогда, в двадцать лет, чувствовал себя почти гражданином мира – да и как иначе он мог себя чувствовать, когда он был азербайджанец-русский-чечен-татарин-турок и мало ли кто еще в одном флаконе, везде ощущающий себя как дома.

Но как оказалось, предупреждали их вовсе не зря. Дело ведь было в 1962 году, уже начинал разгораться Карибский кризис, о котором никто из участников советской делегации не имел никакого представления, зато отлично знали иностранцы, и отношение к Советскому Союзу у многих было достаточно неприязненное. Неудивительно, что в первый же день фестиваля произошел неприятный инцидент – советскую делегацию, возвращающуюся с торжественного открытия, попытались закидать камнями какие-то агрессивно настроенные проамериканские активисты. Но этот инцидент получил совершенно неожиданную развязку: следом за советской делегацией ехали венгры, их автобус остановился, и венгерские спортсмены разогнали хулиганов… А ведь сейчас уже трудно поверить, что когда-то Всемирный фестиваль молодежи и студентов был не только показухой, и эта солидарность на самом деле существовала…

После того случая руководители советской делегации предпочитали подстраховываться и всегда иметь при себе аптечку с бинтами, йодом и тому подобными средствами на случай ранений и синяков. Нервы у всех были на пределе. Муслим потом вспоминал, как ему поручили на закрытии фестиваля нести флаг Азербайджана. И когда он его нес, то вдруг краем глаза заметил, как в его сторону что-то кинули. Он уже успел подумать, что все, смерть его пришла, это бомба, и покрепче вцепился в древко – настоящий бакинец не может бежать от опасности, лучше погибнуть гордо, с флагом в руке. К счастью, это оказался всего лишь букет цветов.

Мне же хотелось в Финляндии совсем другого – не думать о каких-то провокациях, а просто подурачиться, пошататься по улицам, посмотреть на ребят, съехавшихся со всего мира. Я был молод, впервые попал за границу, хотелось посидеть в их кафе, посмотреть, как живут здесь люди, увидеть всю эту иностранщину, про которую нам такое наговорили… Да где там! Покидать в одиночку теплоход не рекомендовалось, деньги нам выдали мизерные, поскольку мы питались (очень прилично) на борту. Ходить можно было только группами… Так что толком Хельсинки я и не видел.

Вернувшись в Москву, Магомаев увидел в журнале «Огонек» свою фотографию, а вскоре его вместе с азербайджанским оркестром, с которым он ездил в Хельсинки, пригласили на телевидение. После передачи его стали иногда узнавать на московских улицах, но до настоящей славы, конечно, было еще далеко. А пока он вернулся в родной Баку, где его приняли практически как национального героя, и поступил на работу в Азербайджанский театр оперы и балета.

Но прошло всего несколько месяцев, и его снова пригласили в Москву, на этот раз участвовать в Декаде культуры и искусства Азербайджана. Концерты проходили в самом большом зале столицы – в Кремлевском Дворце съездов, и первое время Муслим чувствовал себя на них несколько неуютно. Вроде бы он верил в себя, верил в свой талант, но в этом огромном зале начинал чувствовать себя лилипутом… Однако пел все равно уверенно и даже, пожалуй, увереннее, чем через несколько лет, когда уже стал всесоюзным кумиром. Он был молод, дерзок и все-таки не слишком известен, несмотря на выступление по телевизору и несколько московских концертов. Потому и груз ответственности был гораздо легче – можно было не бояться ошибиться, ведь это будет всего лишь ошибка начинающего певца, а не ошибка мэтра, пение которого все и всегда будут сравнивать с уже слышанными прежде его исполнениями.

Он пел куплеты Мефистофеля из «Фауста», арию Гасан-хана из азербайджанской оперы «Кер-оглы», «Хотят ли русские войны», публика принимала его тепло, ему аплодировали, но и только. Для слушателей он был всего лишь еще одним хорошим певцом. Да и сам он чувствовал, что поется легко, но не более. Он уже сотни раз так пел – в Баку, в Хельсинки, в Грозном, даже в горных аулах. Но для того чтобы достучаться до сердца каждого слушателя, требуется нечто большее, нужна некая искра между певцом и залом, искра, которая вспыхнет пламенем.

И она вспыхнула.

На последнем концерте, который как раз транслировало телевидение, Магомаев почувствовал наконец-то воодушевление, тот подъем, который сумел передать залу. После «Бухенвальдского набата» слушатели были ошеломлены и раздавлены. А когда он после этого спел еще и каватину Фигаро, зал буквально взорвался. Слушатели вопили и скандировали, аплодировали и кричали «браво». Даже сидевшие в правительственной ложе министр культуры – грозная Екатерина Фурцева и великий тенор Иван Козловский, которые видели и слышали в своей жизни больше, чем все остальные зрители вместе взятые, хлопали не переставая.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});