Хроника стрижки овец - Максим Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И надо жить дальше.
Сосед по убеждениям
Сосед заглянул в мою книжку:
– Какой это язык?
– Русский.
– О, Россия! Страна, которая была важна тридцать лет назад!
Мне стало обидно. Сам он читал газету, языка которой я тоже не понимал, ну, я и спросил:
– А ваша газета на каком языке?
– На греческом.
– О, Греция! Страна, которая была важна три тысячи лет назад!
Мы посмеялись. Роскошный брюнет в шикарном белом костюме дал мне понять, что он выше мелкого чувства патриотизма. И он искренне надеется, что я тоже выше этого низменного инстинкта. Прошли те времена, когда оболваненные массы шли умирать за флаг державы, за родные осины, за никому не нужные хаты и могилы предков – не то теперь! Нынче на дворе глобализация и умирают за гораздо более осмысленные вещи, не так ли? А кто мы с вами – грек и русский, австралиец и туркмен – не все ли равно? Главное, что мы перешагнули границы, парим над землей, и есть гораздо больше вещей, которые нас связывают, нежели вещей, которые нас разъединяют.
– Прав ли я?
– Ну конечно, вы правы, – ответил я.
Тем более что мы действительно парили над землей в брюхе боинга; я с русской книжкой, он с греческой газетой – мы сидели в мягких креслах высоко в небе, а что там под нами происходит, не ведали. Даже если там, внизу, и было что-то не так, из облаков это не заметно. Кто знает, возможно, в темных закоулках внизу еще сохранялись рудименты прежнего отношения к жизни. Возможно, где-то террористы вынашивают зловещие планы. Наверняка найдутся недовольные. Что делать, на всех не угодишь! Тем более сразу. Постепенно и самые отсталые осознают, в чем суть глобальных изменений. Важно то, что мы сидим здесь, в салоне самолета, грек и русский – и нам совершенно все равно, какой у кого паспорт, флаг или гимн. И даже история наших народов нас не особенно интересует – ну да, Греция три тысячи лет назад отличилась, а Россия тридцать лет назад еще грозила миру, но кому нужна такая слава? Есть вещи более насущные.
Мы с соседом говорили на английском эсперанто, и, когда разговор коснулся политики, мы перешли на демократическое эсперанто. Это такой современный язык, со своим словарем и грамматикой – подобно тому как «лингва франка» объединил средиземноморские народы в средние века, демократическое эсперанто объединило земной шар сегодня. В сущности, на этом демократическом эсперанто теперь говорят все, словарь достаточно краткий, выучить легко. Затем остается только переставлять слова в произвольном порядке, и разговор течет сам собой.
– Вы за демократию?
– Ну еще бы! А вы тоже демократ?
– Я скажу так: я против тирании.
– Против тирании – в этом содержится большая социальная мудрость!
– Я люблю формулировать мысли точно.
– Ответственное решение!
– В наших с вами взглядах – гарантия счастья наших детей. – Голос сентиментального грека дрогнул.
– Это наш долг, – сказал я не менее торжественно.
– Я рад, что демократические идеалы объединяют сегодня всех.
– Это важно для будущего.
– Слышал я, у вас с выборами проблемы?
– Совсем небольшие проблемы. Но как без них!
– Назовем это проблемами роста.
– Да, именно так!
– Я всегда стараюсь найти объяснение.
– Трудности роста! Все демократии прошли через этот период.
– Черчилль говорил, что у демократии много недостатков, но лучше строя нет.
– Черчилль был мудрец! Отец современного мира!
– Да, отец.
Я некстати вспомнил, как Черчилль после войны отдавал приказы о расстрелах греческих демонстраций, но решил тему не поднимать. Давно было, к чему ворошить. Нет строя лучше, чем демократия, и баста.
– Значит, демократия побеждает?
– Постепенно побеждает, – сказал я. – Но трудности с коррупцией.
– Коррупция – это бич демократии.
– Требуется законодательная база.
– Но без ограничения прав производителя.
– Безусловно!
– И без карательных санкций! Тирании – нет!
– Тирания не пройдет!
– Нам не нужен новый Сталин!
– Ни в коем случае!
– И новый Гитлер нам ни к чему! Если мы находим тирана, мы его бомбим.
– Разумно и правильно.
– Важно заметить тирана прежде, чем он сумеет себя проявить.
– Лучше всего обнаружить тирана до того, как он станет тираном.
– Тем более что есть другие проблемы. Налоги требуется снизить.
– Да, это существенно. Для развития демократии нужны низкие налоги.
– О да! Хотя сегодня тенденция налоги поднять.
– Я скажу вам так: в некоторых случаях надо поднимать налоги, а в некоторых случаях – налоги надо снижать.
– Разумно.
– Я считаю, что позиция в данном вопросе должна быть взвешенной.
– Разумно.
– Я считаю так: для чего противоречия, если можно найти компромисс?
– Договориться всегда лучше, чем ссориться.
Разговор подошел к концу, мы исчерпали тему глобальной демократии. Мы улыбнулись друг другу. Приятный был парень этот грек. Я продолжал читать книжку, он читал свою газету, временами мы переглядывались, посылали друг другу одобрительные демократические взгляды. Мол, мы не тираны, не замшелые патриоты. Летим по международным делам, Сталина не любим. Чего же больше? Потом я спросил красного вина. Мне принесли бокал, я поднес его к губам, и самолет тряхнуло. Выплеснулось совсем немного вина, и в основном на его газету. То есть газета спасла его белоснежный костюм. Две-три капли попали красавцу греку на колено. Маленькие капли – но вино-то красное. Стюардесса кинулась к нему с какими-то порошками и притирками. Она оттирала его штанину, сыпала соль на хлопчатобумажные раны, промокала их салфеткой, а грек бранился. Он изменился в лице и смотрел на меня так, словно я признался в любви к тирании. Словно я принял сторону Сталина. Глаза его сделались узкими и неприятными, слова он цедил.
– Как можно пить красное вино в самолете?
– Предлагают, вот и пью.
– Но вы не один!
– Так здесь никто в одиночестве не сидит. У всех соседи!
– Можно воздержаться от вина.
– А если хочется?
– Мало ли что вам хочется! Знаете, сколько этот костюм стоит?
– Я не нарочно, я не знал что самолет тряхнет.
– Нет, вы знаете, сколько этот костюм стоит?!
– Простите, пожалуйста, я не нарочно!
– Вы думаете, этот костюм три копейки стоит?!
– Я не хотел испортить костюм!
– Но вы его испортили!
– Смотрите, стюардесса вам уже оттерла штанину.
– И что с того?
– Пятна нет, успокойтесь!
– Но могло быть!
– Однако пятна нет!
– Чудом! Чудом вы не испортили мне костюм!
– Простите великодушно.
Сосед сопел и хмурился. Я извинился много раз подряд. Но грек еще неоднократно вернулся к теме едва не попорченного костюма. Он особо подчеркивал, что костюм стоит немало. Даже рассказал, в каком магазине костюм куплен. И каждый раз я снова извинялся. Я действительно не хотел причинить ему ущерб. Я понимаю стоимость его костюма, волнение по поводу столь ценной вещи обоснованно. Но я так поступил не нарочно. Это случайность. Наконец мой сосед успокоился. Костюм остался белым, только газету пришлось выкинуть – стюардесса скомкала ее и унесла. Я устал извиняться. Все возможные слова и мольбы о прощении произнес, не знал даже, что и добавить. И вот грек меня простил. Он улыбнулся мне опять. Мы вернулись к своему чудному демократическому эсперанто. Право же смешно, что мы едва не поссорились из-за двух капель вина – мы, граждане мира, которых объединяет ненависть к тиранам! Мы улыбнулись друг другу от души, и я попросил стюардессу принести другой бокал вина – мне по-прежнему хотелось выпить. Стюардесса принесла еще один бокал красного вина, я взглянул на соседа, тот ответил мне добрым средиземноморским взглядом. То был взгляд товарища по убеждениям. Самолет тряхнуло – и все вино выплеснулось на него. С ног до головы я окатил соседа красным вином. Я даже не посмотрел на его лицо. Сказать было нечего, запас извинений уже истрачен. Просто встал и пересел в другой ряд. О тирании мы так и не договорили.
Креативный класс и его парки
Великие художники всегда говорят понятно и просто.
Когда Веласкес рисовал инфанту – как заводную куклу, а ее карлика – как огромного трагического великана, то Веласкес хотел сказать именно вот это: королевская власть – финтифлюшка, а уродливый народ – велик. Не надо даже гадать, есть ли иной спрятанный смысл. Сказанного вполне достаточно.
У Веласкеса есть картина «Пряхи», висит в музее Прадо.
На картине изображены женщины, эти женщины заняты тем, что ткут ковер – одна из них поправляет нитки в прядильном станке, в руках у другой веретено, третья разбирает пряжу.
Женщины молоды и прекрасны – но это обыкновенные работницы, простолюдинки, никакого светского шика в их облике нет. Бывает так, что тетки из народа – красивы. Так, кстати говоря, чаще всего и бывает.
