Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга первая - Сергей Курган

Но, к счастью, этого не случилось – Симон нашел труп коня Карла Смелого: узнать его оказалось не трудно, поскольку на сбруе красовался герб герцогов Бургундских. В одной из чересседельных сумок он нащупал продолговатый прямоугольный предмет: вытащив его на свет, Симон убедился, что это – красиво расписанная металлическая шкатулка. Она оказалась заперта, но это не было проблемой: Симон легко вскрыл ее своим, покрытым запекшейся кровью, ножом.

Великолепный лимонно-желтый алмаз, ограненный индийской розой, лежал – рядом с крупной жемчужиной – на шелковой подстилке. Красота камня поразила Симона – ничего подобного прежде видеть ему не приходилось. Да, действительно, все прочие камни рядом с этим – пыль.

– Спасибо, Отец, – прошептал Симон, – Теперь он мой. Мой первый по- настоящему крупный алмаз. И теперь он мой навсегда!

Герб Геннегау (Эно)

ГЛАВА 4

«КРОВЬ И ПОЗОЛОТА»

Серж посмотрел на Аню, глаза его прояснились.

– Собственно, я хотел сказать, – вернулся он к своему обычному легкому тону, – что вы и драгоценности могли бы украсить собой. В самых разных сочетаниях. Как писал ваш русский поэт, «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша».21

Кто этот русский поэт, Аня не помнила, хотя слова эти, конечно же, слышала. Наверное, Пушкин. Как здорово Серж знает русскую поэзию! Впрочем, это уже казалось Ане естественным и нисколько не удивляло.

– И, кстати, в ресторан мы не поедем, – сказал Серж, – а пойдем пешком.

– Пешком? – поразилась Аня.

– Именно, – подтвердил Серж.

Аня была шокирована.

Он что, шутит? Опасения, что она имеет дело с мошенником, «ловцом» романтических дурочек, вспыхнули с новой силой.

– Успокойтесь, – прервал ее мечущиеся размышления Серж. – Надеюсь, вам не пришла в голову мысль, что у меня нет машины?

– Неужели я что-то сказала не так? – подумала Аня.

– Не волнуйтесь, – вновь произнес он. – Вы не совершили никакого faux pas.

– ?

– Ложного шага, – перевел он.

Такое ощущение, что он свободно копается в ее мыслях, как в своих карманах.

– Знаете, у нас, пожалуй, есть еще… – он посмотрел на часы, – час, или даже больше.

В тот момент, когда Серж выпростал запястье из рукава, его часы как-то удивительно засверкали в ярком солнечном свете. Корпус – явно из розового золота, а цифры на циферблате и кончики стрелок, так же, как и колесико для подзавода… Сердце Ани замерло: это был тот самый завораживающий огонь, который могут давать только бриллианты. Дядя Гера когда-то показывал ей разные камни, в том числе бриллианты, и сейчас она вспомнила, как он учил ее распознавать настоящие от поддельных. Неужели это может быть, и она не ошибается?

Эх, дядя Гера! Если б он увидел сейчас эти часы! Впрочем, лучше не надо – у дяди Геры, недавно начались, к большому Аниному огорчению, проблемы с сердцем. Если бы он это увидел, ему могло бы стать плохо: здесь алмазов, пожалуй, карат на 30 – кружок в центре циферблата, похоже, тоже бриллиантовый! Во рту у нее пересохло.

– Может, вы и на метро ездите? – спросила она, героическим усилием воли придав своему голосу оттенок вялого интереса, словно она задала этот вопрос просто из вежливости, чтобы поддержать разговор.

Серж внимательно посмотрел на нее.

– Бывает, – наконец ответил он.

– Зачем?

– Это необходимо делать. Время от времени.

– Вы прямо, как тот халиф из «Тысячи и одной ночи», не помню уже, как его звали, который, переодевшись, отправлялся бродить по городу, чтобы узнать, что думают его подданные.

– Харун ар-Рашид, – сказал Серж, – Его звали Харун ар-Рашид, что значит Харун Справедливый.

– Вы и арабский знаете?

– Есть такой грех.

– А что значит «Харун»?

– Это просто имя. От еврейского Аарон. Ар-Рашид – то есть «Справедливый» – это было его прозвище. Вам нравятся сказки «Тысячи и одной ночи»?

– Да, – призналась Аня.

Она вспомнила, как дядя Гера и его жена, тетя Таня, подарили ей книжку «Тысяча и одна ночь», с роскошными иллюстрациями, на день рождения. Ей тогда исполнилось 11 лет. Эта книжка стала на несколько лет ее любимым чтением. Особенно нравились ей «Путешествия Синдбада-морехода». Она даже забрала книжку с собой, уезжая в Германию, и теперь она стояла на почетном месте, на полке у нее в комнате в Вормсе.

– Рад это слышать, – улыбнулся Серж, – потому что я тоже очень люблю их.

Аня почувствовала, что только что произошло что-то важное, словно какой-то мостик протянулся между ними.

– С детства? – спросила она.

Серж задумался и как-то странно посмотрел на нее.

– С детства? – глухо переспросил он.

Аня заметила, что переспрашивать – это характерная манера Сержа. Словно он выигрывает время для ответа. Но здесь-то о чем размышлять?

– Да, пожалуй, – наконец ответил он.

– Ладно, – сказал он совершенно другим тоном. – Вечер воспоминаний объявляется закрытым. Пришло время сообщить вам страшную тайну: ресторан, в который мы направляемся, находится на другой стороне улицы Риволи, каковую вы видите прямо перед собой.

И он широким жестом указал вправо. Аня расхохоталась. Пусть немного истерически, пусть. Главное, ее, наконец, отпустило напряжение, и легкость, та самая легкость, которой она так наслаждалась совсем еще недавно, и которая, казалось Ане, канула в пропасть, эта легкость вернулась. Да уж, с Сержем не соскучишься.

– Кажется, я сегодня что-то неудачно формулирую свои мысли, – заявил Серж.

– Вовсе нет, – ответила Аня, чувствуя прилив необычайного великодушия, – с вашими формулировками все в порядке. Это я не адекватно их воспринимаю, уж не обессудьте.

«Не обессудьте», ну надо же! Аня никогда таких слов прежде не использовала, но пассивно она знала довольно много подобных словечек и выражений. В Саратове она несколько лет занималась в театральной студии, где предпочитали ставить русскую и мировую классику.

Это была очень престижная студия, и руководил ею по-настоящему серьезный и даже маститый режиссер, известный всей стране. Да-да, именно так. А почему нет? Саратов, конечно, не Москва и не Петербург, но он никогда не был какой-то там дырой. Наоборот: он с давних пор был, и по сей день оставался, важным центром культурной, в том числе и театральной жизни. Да и университет у них один из лучших в России. Почему сей мэтр и корифей снизошел до того, чтобы вести драмкружок для школьников и учащихся техникумов, особой загадки не представляло – родители «студийцев» хорошо платили. В студию ей дала рекомендации очень любившая Аню учительница русского и литературы, которая вела уроки в их классе, а оплачивать это удовольствие согласились дядя Гера и тетя Таня. Родители, впрочем, не возражали. В студии Аня, за которой признавали актерские способности, переиграла репертуар, которому позавидовали бы многие профессиональные актрисы. Так, она сыграла Софью в «Горе от ума» – в той самой пьесе, в которой звучат известные слова Фамусова: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», которые страшно обижали Аню, любившую свой город, а заодно также и Нину Заречную, Джульетту, Офелию и, наконец, Маргариту в инсценировке знаменитого булгаковского романа. Эту последнюю роль она любила более всего. Одно время она подумывала даже стать актрисой, но, представив себе, как она каждый вечер в театре будет произносить одни и те же реплики, потеряла к этому интерес. Однако же участие в работе театральной студии не прошло зря: там Аня научилась чувствовать выразительность русского языка и понимать его многозначность.

Серж улыбнулся. На этот раз в его улыбке не было ни сарказма, ни снисходительной иронии.

– Не обессужу, – мягко сказал он. – А, может, не обессудю. Даже и не знаю, как правильно сказать, что со мной бывает крайне редко. С вашим языком, как у вас же говорят, на стену можно залезть – слишком уж он сложен. По-моему, чрезмерно, – и, кроме того, чересчур эмоционально насыщен. Русские вообще отличаются избыточной эмоциональностью. Впрочем, к делу.

Серж бросил взгляд на свои часы, стоившие, вероятно, целое состояние, и, вновь улыбнувшись, сказал:

– Поскольку ресторан слишком близко, предлагаю немного пройтись. Вы как на это смотрите?

– Я с удовольствием прогуляюсь, – просто сказала Аня. – А вы расскажете мне о Париже?

– Ну, конечно, расскажу, – пообещал он. – Но вы уверены, что не хотите поесть прямо сейчас? Я так понимаю, что вы с утра ничего не ели, принеся, если можно так выразиться, потребности естественные в жертву духовным. А между тем, уже почти час дня. Сколько времени вы пробыли в музее?