Неуловимая невеста - Валери Кинг

– Ты можешь просто побросать все сюда. Ничего страшного, если помнется, – сказал Стивен, торопливо направляясь к дверям. По дороге он прихватил визитные карточки своего друга и, незаметно опустив серебряную коробочку в карман своего сюртука, кинул Эдварду: «Adieu»[3].

– Помни, – прибавил он, – ты скажешь леди Редмир, что мы поехали в Гретна. Ты сообщишь ей, что мне невыносима сама мысль о встрече со столькими доброжелателями. Впрочем, не думаю, что это будет убедительно. Черт побери! Скажи ей, что хочешь. – И он ушел.

Мистер Фитцпейн нахмурился и, вытаскивая из гардероба мятый синий сюртук, взглянул на дверь и повысил голос, словно обращался к своему другу:

– Тебе придется послать за чемоданом слугу! Я отказываюсь нести его вниз!

Дверь тут же отворилась, напугав Фитцпейна. В проеме показалась голова Карлтона.

– Я пришлю за вещами слугу. И, Эдвард, – спасибо!

Дверь захлопнулась.

– Пожалуйста, – ответил Фитцпейн в пустоту. – Но думаю… Господи, бежать в Париж с Джулиан, с самой невинностью!

Покончив с тем, что было ему поручено, он подошел к окну и оглядел занесенные снегом окрестности. Холмы и пустоши на севере простирались до самого горизонта. Ему бы хотелось остаться тут на несколько недель, как он и предполагал. Эти пустынные дали вот уже несколько месяцев звали его, и ведь уже совсем скоро они освободятся от снега и льда. Он мечтал найти утешение в красоте дикой природы, которая бы пробудила в его душе вдохновение.

Но вместо того, чтобы затеряться в этом северном краю, он должен теперь разыскивать леди Редмир и сообщать ей новости, которые – он знал это – приведут ее в ужас. Венчание дочери в какой-то кузнице, в этой Гретна Грин в Шотландии, было бы кошмаром для любой матери, в этом он был уверен. А правда была еще хуже.

И что это за план придумал Карлтон? Неужели он понял правильно, и его друг действительно намеревается лишить мисс Редмир невинности, а затем бросить ее, опозорить в глазах всего лондонского общества, ничуть не заботясь о ее репутации?

Он знал Карлтона и понимал, что если что-то или кто-то не вмешается в задуманную им авантюру, мисс Редмир попадет вскоре в дьявольскую переделку.

Царапанье в дверь возвестило о прибытии обещанного слуги. Проследив за удаляющимся портпледом, Эдвард вернулся к окну. Спустя несколько минут он увидел, как коляска лорда Карлтона выехала за ворота постоялого двора и направилась на север по дороге на Тирск. Эдвард следил за ней, пока коляска не скрылась за каменным зданием на Хай-стрит.

«Чем все это может кончиться?» – думал он. Встав перед зеркалом, которое немного криво висело над комодом, он аккуратно поправил складки своего шейного платка. Как он скажет леди Редмир, куда сбежала ее дочь: то ли в Гретна, то ли в Париж?

Леди Редмир…

Его мысли неожиданно обратились к ней. Интересно, по-прежнему ли она так прекрасна, как была когда-то?

– Но где же она может быть? – воскликнула леди Редмир, измученная тревогой. Она сидела в своей спальне в мягком кресле с высокой спинкой, обтянутом бархатом цвета абрикоса, и ждала известий о дочери. Этот вопрос она задала своему давнему другу. – Джеймс, она просто не могла уехать из замка, но ее служанка обыскала весь дом, все комнаты наверху и даже чердаки, нижние помещения и все жилые комнаты, маслобойню, судомойню, сады и даже занесенный снегом тисовый лабиринт. У бедной девочки зуб на зуб не попадал, когда она говорила мне, что не нашла Джилли.

Виконтесса сжимала в одной руке вышитый платок и, не переставая, теребила его другой. Ее собеседник, казалось, никак не отреагировал на эти слова.

– Вы слушаете меня, Джеймс? – спросила она. Ответа по-прежнему не было. Ее дорогой капитан словно прирос к зеркалу.

Капитан Бек был привлекательным джентльменом, высоким, прекрасно сложенным, все еще стройным, несмотря на небольшое брюшко, и настоящим дамским любимцем. У него были выразительные карие глаза, томный взгляд, который он отрабатывал в надежде достичь когда-нибудь эффекта байроновского чарующего полувзгляда. Любая лондонская хозяйка салона, даже с самой малой претензией на моду, пыталась при каждом удобном случае заполучить его в свою гостиную. Он считался настоящим знатоком моды и танцев, и леди Редмир полагала, что ей несказанно повезло, коль скоро она смогла заручиться его преданностью, тогда как многие куда более высокопоставленные дамы тщетно добивались его внимания. Но выбор капитана был не случаен. В возрасте сорока лет леди Редмир могла быть довольна своей внешностью больше, чем иная тридцатилетняя дама. Джилли была очень на нее похожа, и матери, конечно, было весьма лестно, когда в прошлом году в Хэрроугейте один джентльмен умолял старшую сестру Джулиан танцевать с ним. Леди Редмир тогда покраснела от удовольствия, этот искренний комплимент согрел ей сердце, и ей стало еще приятнее, когда, узнав, что в действительности она мать Джилли, ее кавалер проявил неподдельное изумление. Он тотчас извинился за свою неосведомленность, а она добродушно взяла его под руку, настаивая, чтобы они пошли танцевать, невзирая на его ошибку, а затем заставила его пообещать, что он и дальше будет продолжать в том же духе, поскольку он, несомненно, доставил ей огромное удовольствие.

Танец был прекрасен, а партнер – очень интересным мужчиной, к тому же и выгодной партией, и будь она вдовой, а не женщиной, ушедшей от мужа, она бы приложила все усилия и заставила этого джентльмена искать ее руки. Он, казалось, тоже очень ею заинтересовался и был страшно разочарован, узнав о существовании лорда Редмира. Тот факт, что этот новый знакомый вскоре после того исчез с Хэрроугейтских ассамблей, одновременно и расстроил ее, и успокоил. Однако она не переставала вспоминать о нем иногда, поскольку была очень одинока после разрыва с мужем.

Но что толку сожалеть об этом?

Отогнав бесполезные воспоминания, она вновь обернулась к капитану, который все еще был полностью поглощен созерцанием собственного отражения в высоком зеркале, стоявшем в золоченой раме возле окна. Он взбивал белым куриным пером свои не в меру кудрявые черные волосы – весьма сомнительного цвета! – и прерывал это занятие лишь затем, чтобы развернуть зеркало ближе к окну, дабы поймать как можно больше полуденного мартовского света.

Он несколько раз тряхнул головой, явно недовольный своим видом, и воскликнул:

– Я не должен был позволять вашему парикмахеру стричь меня. Никакой тонкости, никакой художественности, необходимой в таком деле. Вы помните того парикмахера в Брайтоне прошлым летом? – Моп Dieu[4], вот он был formidable[5]!