Борьба на Юге. Жаркое лето и зима 1918 (СИ) - Дорнбург Александр

Помимо чисто стратегических соображений, которые я выставлял Атаману о желательности присоединения пограничных пунктов к Дону, Атаман подготовлял казачье сознание к необходимости выхода за пределы области. Из совокупности донесений с фронта, я имел все основания предполагать, что за черту границы казаки не пойдут, что вскоре и оправдалось. Даже при длительной обработке казачьего сознания и применения разных искусственных мер, донцы, как известно, весьма неохотно, выходили из пределов своей области.

Таким образом, желанию Атамана упрочить положение Дона и создать здесь надежную базу для будущих действий по освобождению России, слабоумный клоун- генерал Алексеев, никогда не делающий выводов из своих провалов, придает совершенно иной смысл. Национальные стремления генерал Краснова, он с добавкой глупой иронии, окрашивает в "самостийный" цвет, что бесспорно лишь усилило взаимное непонимание и недоверие между генералами Красновым и Деникиным. Ты же явный идиот имперского масштаба и имперских же амбиций, куда тебе рассуждать о подобных материях, тебе можно поручить только сортиры драить!

Далее: вынужденное обстоятельствами заявление Донской власти — держать вооруженный нейтралитет и не допускать никакой вражеской силы на территорию Дона, — весьма обеспокоило генерала Алексеева и сообщая об этом своему подельнику генералу Деникину, он советует Добровольческой армии обратить на это особое внимание. В конце же письма генерал Алексеев, опускаясь до предательства, говорит: "Должен откровенно сказать, что обостренность отношений между генералами Красновым и командованием Добровольческой армией, достигшая крайних пределов и основанная меньше на сути дела, чем на характере сношений, на тонне бумаг и телеграмм, парализует совершенно всякую работу". Какую работу? Марш сортиры чистить, тупица! А то воевать ему видите ли скучно, душа просится в полет!

Но, скажу я, прояви хоть каплю здравого смысла вожди Добровольческой армии к генералу Краснову (что совершенно из области фантастики), окажи доверие, отбрось они предвзятые мысли и обидные для него сомнения, откажись от своих необоснованных притязаний к Дону и попроси Атамана искренно изложить им его заветные мечты и цели — отношения несомненно были бы иные. Они увидели бы перед собой, прежде всего, большого русского патриота, горячо и бесконечно любящего Родину и готового за нее отдать все, вплоть до жизни. Поняли бы они и его лукавую, гибкую политику в отношении немцев — все только им обещать, использовать все средства и возможности, втянуть в борьбу с красными все новые государственные образования, лишь бы избавить Россию от большевиков, а дальнейшее уже не дело Атамана, а дело всей России. Совсем другой коленкор, а? Но этого, однако, им от Бога дано не было.

В истории государств можно найти неоднократные подтверждения тому, что чем политика была вероломнее, лукавее, эгоистичнее и, быть может беспринципнее, тем чаще она давала государству максимум благополучия и благоденствия, (Англия). Лица, проводившие ее с точки зрения национальной идеи своего государства, обычно расценивались большими патриотами и благодарное потомство воздвигало им памятники. Не стремясь выдумывать велосипед, можно было воспользовался английским опытом. Человек многогранен, он может быть подлецом и одновременно большим государственным деятелем.

Положив в основу своей политики благо Дона, неразрывно связанное с благом России, здесь Краснов выказал большую гибкость и нужную изворотливость и, как опытный кормчий, крепко держал руль, ведя свое судно к намеченной цели. Его донельзя простую, по существу политику, упорно не хотел уяснить генерал Деникин, считавших себя пупом земли. Политику Краснова он называет "слишком хитрой" или "слишком беспринципной" и осуждая ее, приводит ряд, по его мнению, ярких противоречий, как например:

"Немцам — бичует глаголом и сотрясает воздух слабоумный генерал Деникин, амбициозный неудачник, по сути, нуль без палочки — он (Краснов) говорил о своей и "Союза" преданности… союзникам, — что "Дон" никогда не отпадал от них и что германофильство (Дона) вынужденное… Добровольцев звал идти вместе с Донскими казаками на север на соединение с чехо-словаками… донским казакам говорил, что за пределы войска они не пойдут…, наконец, большевикам писал о мире…"

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Дюма отдыхает… А по теории лютого идиота генерала Деникина очевидно надо было поступить так: немцам сказать, что они враги и даже " чтобы немчура не зазнавалась" тут же объявить им войну, имея при этом 10 пушек и те без снарядов, 3–5 тыс. винтовок, почти без патронов, армию численностью в 5–6 тыс. человек, в образе неорганизованной толпы и плюс к этому несколько тысяч раненых и больных, главным образом добровольцев, переданных беспечным генералом Деникиным, будущим политэмигрантом, на иждивение Дона; когда пришли союзники им заявить, что Дон не признает их, от помощи их отказывается и начать петь дифирамбы немцам; Добровольцам говорить — оставайтесь, живите за наш счет и размножайтесь спокойно на Кавказских курортах под защитой Дона, а войско казаков одно будет выдерживать натиск многомиллионной массы русского народа, вооружаемого и натравливаемого Советской властью против казачества. Ясен пень, именно так и надо поступать! Как вообще с такими убогими мозгами Деникин стал генералом? Это великая тайна мироздания! Хотя, может при царском режиме, он для этого интенсивно работал своей задницей…

Далее: упрек о не выводе казаков за пределы области также неоснователен. Всеми правдами и неправдами, мы тянули казаков за пределы Войска, о чем свидетельствуют наши многочисленные приказы. Но мобилизуя старшие возрасты, мы вынуждены были им сказать, что они за пределы области выведены не будут, а призываются лишь для борьбы внутри Дона. Таким образом, фраза, выдернутая генералом Деникиным из приказа, относится не ко всему служилому элементу, а только к известному возрасту. Нельзя было с горячим сердцем строить иллюзию и одновременно холодным рассудком сознавать, что освобождать Россию мы сможем двинуть 4–8 молодых возрастов и всех добровольцев-казаков, но не более того. Мечтать, чтобы войско, поголовно выступившее на защиту своих станиц, также поголовно пойдет за пределы области, было бы не только наивно, но и для дела опасно.

Наконец, добиваясь мира с большевиками, мы стремились получить временную, крайне нужную передышку, использовав ее в целях создания армии, богато снабженной технически и прекрасно обученной, а также поднять расшатанное экономическое состояние Края, столь необходимое для успешной борьбы с Советской властью. Страна остро нуждалась в передышке. Или хотя бы в раздроблении сил противника. Конечно, об этом мы на каждом перекрестке не кричали и своих планов большевикам не открывали. Но заслуживает ли это, спрошу я Вас, обвинения?

Была разница и в сущности самой борьбы. На Дону борьба с большевиками была чисто народной, национальной, в то время, как в Добровольческой армии этой борьбе термином "добровольчество" и наличием частей, состоявших исключительно из офицеров, до известной степени, придавался характер классовый, интеллигентский, что, конечно, не могло сулить никакого конечного успеха.

В общем итоге, политика Добровольческой армии, которой без рабов был полный зарез, не притянула, а оттолкнула от себя новые образования и все дело закономерно кончилось крахом, чего Деникин втайне и добивался.

Несмотря на выяснившиеся принципиальные расхождения с командованием Добровольческой армии, жизнь шла своим чередом, события быстро развивались, и мне приходилось ежедневно сноситься со штабом этой армии. А Добровольцы нагло сели нам на голову. Дальнейшее грустно и смешно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Приняв к себе раненых и больных добровольцев и допустив устройство в больших центрах — Ростове и Новочеркасске вербовочных добровольческих бюро, войско Донское, тем самым обратило эти города в тыл Добровольческой армии. В силу этого, создалось много точек соприкосновения, дававших часто повод для мелких столкновений. При взаимном уважении и доверии, подобные шероховатости и недоразумения, надо полагать, проходили бы незаметно и безболезненно, но при имевшем теперь место, обоюдном недоверии заинтересованных сторон, картина получалась совсем иная.