Ловкачи - Александр Апраксин

— Опять-таки, как бы слишком скорою кончиною не возбудить подозрения в страховом обществе? — заметил Иван Александрович. — Имей в виду, что тебя здесь будет свидетельствовать врач, и, когда получится удостоверение о смерти от чахотки, он прямо выскажет свое сомнение. К тому же сумма в шестьдесят тысяч все-таки довольно значительна, и общество попробует ее отстоять.

— Я все обдумал, — сказал Илья Максимович, — положись во всем на меня. Бывают случаи скоротечной горловой болезни, от которой умирали колоссы в какой-нибудь месяц или полтора. А там, по приезде, я его не сразу докторам покажу. Ну, да что тут говорить! Верь мне, если я тебе доверяю. По рукам, что ли?

— По рукам, отчего же? Дело, кажется, верное. Ты страхуешься, полис передается в мою пользу, там, в Крыму, ты всячески всех от больного отклоняешь, а когда он умирает, берешь свидетельство о смерти, как бы ты сам умер, и возвращаешься сюда с его бумагами…

— Только не сюда, меня могли бы узнать и накрыть.

— Одним словом, ты продолжаешь уже далее существовать на свете под именем твоего умершего друга, и Илья Максимович Пузырев раз навсегда вычеркнут из списка живых. Затем ты передаешь мне свидетельство о кончине твоей, и я с полисом иду в страховое общество получить шестьдесят тысяч, которые мы с тобою братски делим пополам. Дело блестящее, и я от него не отказался бы, мой милый и дорогой товарищ, если бы сам я сейчас не был на пути к крупной и еще более безопасной наживе.

— Ты отказываешься?

— Наотрез.

Этого Пузырев всего менее ожидал. Он даже побледнел и отклонился от стола, на котором все время разговора почти лежал, облокотясь.

— Ты со мною не шути, — резко сказал он наконец.

— Я и не думаю шутить. Да погоди, — остановил его Хмуров, видя, что он хочет еще что-то сказать. — Как бы ни было чисто твое дело, в нем все-таки есть риск. В том же, что я теперь наметил, риску ровно никакого.

Но Пузырев обозлился.

Ему было досадно и то, что он все разболтал товарищу, но более еще досадовал он, как смел Хмуров действовать, и, по-видимому, действовать успешно, помимо него.

Он сверкнул глазами и сказал:

— Как бы в твоем, тобою самим намеченном, деле тебе не напортили.

— Кто это, не ты ли уж?

— Зачем мне? Найдутся, брат Иван Александрович, и другие, которым, если уж на то пошло, и поверят-то более, нежели мне.

При этих словах Пузырев упорно смотрел прямо в глаза товарищу, и тот в конце концов не выдержал резкого взгляда этих страшных глаз. Он опустил взор и спросил дрогнувшим голосом:

— Кто же это? О ком ты говоришь? Я не догадываюсь.

— А, ты не догадываешься, ты позабыл, слаба же у тебя память, мой друг! — прошипел, придвигаясь к нему снова, Пузырев. — Так я тебе напомню, кто может все разрушить разом, единым появлением своим.

Он выждал с добрую минуту и потом с расстановкою сказал:

— Ольга Аркадьевна в Москве и поклялась тебе за все отомстить. Понял?

VII

КТО ЛОВЧЕ?

На этот раз Пузырев не ошибся: его давнишний товарищ и компаньон по преступной деятельности, красавец и смельчак Иван Александрович Хмуров, не на шутку встревожился и прямо-таки даже струсил. Он сильно побледнел и не скоро был в состоянии спросить:

— Откуда взял ты, что Ольга Аркадьевна в Москве?

— Я сам ее видел.

— Этого быть не может! — гневно воскликнул Хмуров, все еще надеясь, что товарищ его угрожает по-пустому.

— Мне шутить не приходится, — сдержанно ответил Пузырев. — Во-первых, твое участие в задуманном мною деле я считаю необходимым и, как видишь, после некоторого размышления, сам тебе об этом откровенно заявляю, а во-вторых, цели у меня никакой не может быть лгать.

— Ты просто меня запугиваешь.

— Пожалуй, да. Я и этого от тебя не скрою.

— Вот видишь?!

— Но позволь! Я действительно хотел тебя несколько пугнуть присутствием в Москве Ольги Аркадьевны, но при этом и не думал лгать. Я только хотел испытать тебя, а с другой стороны, мне нечего от тебя скрывать, что теперь, когда я знаю несомненно, почему ты так боишься ее появления на сцене, то, конечно, мне и задумываться не приходится в случае крайней надобности воспользоваться ее местью, обратить ее острым оружием против твоего упрямства.

— Я никогда угрозам не подчинялся! — снова и столь же горячо, как прежде, воскликнул Хмуров.

— Угроза — пустое слово, — ответил, улыбаясь, Илья Максимович. — Почему же нам не поставить вопрос несколько иначе? Допустим, что упорным отказом твоим участвовать в задуманном мною деле ты захочешь мне доказать несостоятельность моего плана или, по крайней мере, опасность приведения его в исполнение. В таком случае и я, с моей стороны, захочу доказать тебе, что завязанный тобою роман с некоей Зинаидою Николаевной Мирковой еще менее безопасен и уже ни в каком случае к доброму концу привести тебя не может.

— Позволь, пожалуйста! — крайне возмутился Хмуров. — В том и другом случае решительно ничего нет общего.

— То есть как же это?

— Да если я не соглашаюсь почему-либо на твое предложение пойти в страховое общество за премией и даже не соблазняюсь дележом ее между нами обоими пополам, то ведь я не угрожаю тебе никакими доносами. Ты же, напротив, чтобы доказать мне несостоятельность моих личных планов, готов уже подсылать моих злейших врагов и сам мне мешать в моих действиях. Не знаю, как это, по-твоему, называется, а по-моему, да и на языке каждого понимающего вещи человека, это можно назвать только подлостью.

— Называй как хочешь, — все с прежнею сдержанностью сказал Пузырев. — Не в словах и не в наименованиях наших поступков дело. Ты со мною свел счеты только под влиянием угрозы, а стало быть, и сам-то не особенно честно до сего времени поступал…

— Я не имел денег, — сказал несколько застенчивее Хмуров.

— Не лги! — вскрикнул в свою очередь, теряя всякое терпение, Пузырев. — Ты сейчас сам проговорился и сознался, что все мои предположения относительно Мирковой совершенно справедливы.

Хмуров встал с места и с вызывающим видом спросил:

— А хотя бы и так?

— Больше мне ничего не нужно, — сказал Пузырев, стараясь снова овладеть собою.

— Нет, ты врешь! Ты переходишь со старым товарищем на поприще шантажа! Ты хуже сыщика проследил мою тайну и теперь хочешь запугать меня. Так знай же, что я не поддамся. Силою со мною ничего нельзя поделать. Я против силы ставлю двойную. Я могу только подчиняться разумному выводу, и если на то пошло, так я лучше же и тебе, и себе размозжу череп доброю револьверною пулею, нежели поддамся твоим глупым угрозам.

Он точно вырос еще более, и глаза его, красивые, черные и без того большие, метали искры: они словно искали чего-то на столе с письменным прибором и в беспорядке нагроможденной всякой всячиной…

Но собеседник ничуть не испугался. Совершенно хладнокровно он сказал:

— Успокойся. Попробуй хоть сколько-нибудь да успокойся и выслушай меня. Вся беда только и происходит от твоей беспримерной горячности.

— Ничего я больше слышать не хочу! — возвысил опять голос Хмуров. — Ты можешь делать что хочешь: можешь сам идти к Мирковой, можешь подослать к ней Ольгу Аркадьевну, но я тебе клянусь, что едва она узнает хоть одну черточку из моего прошлого, ни тебе, ни этой шпионке, служащей тебе оружием против меня, несдобровать!

— Мне нужно было главнейшим образом, — заговорил Пузырев, — услышать от тебя самого, что роман с madame Мирковой существует.

— Да, существует, но что ж из этого? Какое тебе-то до моих романов дело?

— Перестань горячиться и выслушай меня. Авось тогда хоть что-нибудь да поймешь.

— Я и так тебя ой-ой как хорошо понимаю и даже насквозь вижу.

— Не думаю. Тогда бы ты не говорил столько глупостей. Я хочу тебе только доказать, что твоя игра с какою-то госпожою Мирковой, в сущности, куда опаснее исполнения той роли, которую я тебе в моем деле предоставляю.

— Вот это интересно, — сказал насмешливо Хмуров и даже снова присел на свое прежнее место.

— Я тоже так полагаю и даже сейчас тебе это докажу, если только ты перестанешь наконец меня перебивать.

— Ну, говори.

— Я, конечно, не знаю, с какими именно ты делами приступил к Мирковой…

— Вот оно что!

— Ты обещал меня не перебивать. Смейся сколько хочешь, и если ты не сразу понимаешь мои слова, то это тебя самого плохо рекомендует. Я, конечно, не так наивен, чтобы не понимать главной твоей цели, которая, разумеется, в одних только деньгах и может заключаться. Но я желал бы знать, какого рода взаимность, если можно так выразиться, ты ей предложил.

— Какого рода взаимность! — передразнил его Иван Александрович. — Как это умно и тонко! Да какого рода взаимность можно предложить влюбленной женщине, — прибавил он фатовато, — как не особую нежность чувств.