Невская битва. Солнце земли русской - Александр Сегень

Я наконец отнял у Сбыся клетку с остатками пернатой дружины и тоже поучаствовал в разбрасывании благовещенских гонцов — пусть принесут весну, да поскорее. Тут мне почему-то припомнился Переяславль, и я сказал:

— А помнишь, Славич, как у нас мертвые птицы с небес сыпались? В то самое лето, когда Батыевы змеельтяне потом на Русь притекли. Накануне о Великом посте, что ли…

— Помню, точно, о Страстной пятнице то было, — сказал князь. — Ты, вот что, Савушка, после церкви отправляйся в сторону Селигерского озера, по дороге, и поищи там мертвое тело монаха. Авось, сыщется таковое. И аще найдешь, вези его по моему приказу сюда в Торопец.

— С чего бы ему там оказаться, мертвому монасю? — удивился я.

— Ты не спрашивай, а делай, как я велел. Если найдешь, я тебя вознагражу.

— Коли так, то поеду… Только я ведь не для наград служу тебе, Славич…

О другой же миг снизу, с площади раздался дикий посвист, каковым может у нас свистеть один только ловчий князя Александра, полочанин Яков. Сей свист его зело знаменит по всей Словенской, и по всей Залесской, и по всей Нижней, и по всей Русской земле[12].

Прошлым летом приезжали в Полоцк спорить с Яковом трое. Из Галича некто Ростислав, из Киева Димиша по прозвищу Шептун, да мой братан из Владимира, Елисей Ветер. Да куды там! Ни один из них и в полсвиста не осилили противу того, как полоцкий ловчий засвистать умеет. А когда мы поехали в Полоцк сватать Брячиславну, то сразу после того, как разрушили сыры, Брячислав Изяславич расщедрился и говорит:

— Проси, князь Александр, чего хочешь в подарок.

А наш умница Славич возьми да и сразу ему:

— А отдай мне в услужение своего ловчего Якова. Мне такого ловчего зело не хватает. А коли не понравится ему у меня — обещаю обратно в Полоцк отпустить.

Так Яков оказался в нашей дружине и покуда не помышлял о возвращении в Полоцк.

В сей же миг тем посвистом с площади Яков хотел привлечь князя к себе — стало быть, люди не сведали, где Александр.

— Что свищеши мене? — отозвался своим зычным, трубным голосом князь.

Но тотчас на голубятне объявился новгородский слуга княжий Ратмир:

— Свит Леско Славич! — со смехом обратился он к Александру со своим новгородским выговором: вместо «свет» — «свит». — Там от западныя страны гость тебя поглядеть желает. Важного чина — сам дидман ливонских риттаров. Именем — Андрияш… Не то Вельвель, не то Венвен… Успиешь принять сию нерусь прежде церквы?

— Успи-и-ию, — передразнивая Ратмирку, отвечал Ярославич. Он был вельми весел и, спускаясь с голубятни, еще пошутил: — Ишь ты, поглядеть желает! Будто я царь Соломон, а он — царица южичская.

— Южичская, это какая? — спросил я, любопытствуя. — У которой ноги гусячьи оказалися?

— Она самая, — ответил Ярославич. — Иначе рекомая савской. Твоя, стало быть. Это ж ты у нас — Савва…

Глава четвертая

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Андреас фон Вельвен взял на себя смелость, назвавшись магистром Тевтонского ордена. Впрочем, частично он имел на то право, ибо гроссмейстер Герман фон Зальца считал его своим преемником и даже называл юнгмейстером — малым магистром. К тому же Ливонская комтурия ордена была сейчас одна из самых могущественных, лучшие рыцари устремлялись в Ливонию в жажде завоеваний на восточных землях.

Еще в прошлом году Герман приехал к Андреасу в Ригу, и они вместе стали строить большие планы в отношении восточных земель. Время наступало самое подходящее — обессиленные и истомленные татарскими грабежами русские князья сейчас не могли оказывать сильного сопротивления натиску германского духа и германской мышцы. Гардарика[13] стонала от нашествия Батыя.

Вскоре после Рождества гроссмейстер стал сильно хворать — с каждым днем теряя и теряя жизнь из своего изнуренного походами и путешествиями, постами и пиршествами тела. Теперь, узнав о предстоящей свадьбе князя Александра, Герман отправил Андреаса в Новгород, чтобы тот мог собственными глазами увидеть, каковы дела в Гардарике и можно ли начинать расширение ордена на восток.

Помимо собственной свиты, юнгмейстера сопровождали шестеро замечательных рыцарей. Трое давно уже принадлежали к благословенному Тевтонскому ордену Пресвятой Девы Марии — Эрих фон Винтерхаузен, Габриэль фон Тротт и Йорген фон Кюц-Фортуна. Трое других лишь в прошлом году вступили в братство Германа фон Зальца. До этого они были членами братства Меча и Креста, швертбрудерами, как они себя именовали — братьями по мечу, или меченосцами. Но их орден, просуществовав тридцать пять лет, потерпел сокрушительное поражение от литовцев и земгаллов, и его немногочисленные остатки вынуждены были присоединиться к главному германскому ордену.

Этим троим Андреас не очень-то доверял, но гроссмейстер приказал взять их с собой, чтобы в путешествии проверить, действительно ли они верны Мариен-ордену.

О Гардарике Андреас знал много, но не вполне достаточно. Многим тевтонам нравилось распускать слухи о том, что там живут дикари, питающиеся человечиной. Но на самом деле все знали, что русы вполне образованны, рьяно исповедуют христианскую веру, хотя и столь же рьяно сопротивляются вхождению под покров папской власти. Впрочем, и сами германцы некогда яростно воевали с папством во времена императора Генриха IV, не желая подчиняться. Но с тех пор прошло немало времени, завоевание святых земель Палестины и Сирии примирило тевтонов с властью папы.

Новгород восхитил тевтонских рыцарей своим великолепием и мощью. Заросшие шерстью людоеды им нигде не попадались, храмы полнились верующими, и даже встречались люди, весьма сносно владеющие германской речью. О развитости новгородского общества свидетельствовала и его многослойность — Андреас насчитал до двадцати разных сословий, чего ему нигде доселе не доводилось наблюдать.

В Новгороде князя Александра путешественники уже не застали и направили копыта своих лошадей дальше на юг — в крепость Торопец, расположенную в точке схода границ Новгородской земли, Смоленского и Полоцкого княжеств. Здесь и должна была состояться свадьба.

Первые впечатления юнгмейстера не утешали — западная, или словенская, Гардарика, по которой он путешествовал со своим крепким отрядом, представляла собой цветущий и богатый край, население которого явно способно было отстоять свое богатство и благополучие. Рыцарей всюду привечали, щедро кормили и поили, беря весьма небольшую мзду. За неделю езды они потратили столько, сколько в Европе им хватило бы дня на два. Русичи постились строже, чем европейцы, но по просьбе тевтонцев без смущения приносили им рыбное и молочное. А в скором времени ожидалось окончание Великого поста и обильное разговение, о котором рыцари только и говорили в последние дни.

В Торопец они прибыли в канун Благовещения, обозначили свое прибытие и разместились в одном из странноприимных домов с весьма обширными жилыми помещениями. На другой день ни свет ни заря хозяева разбудили их громкими восклицаниями:

— Гавриил! Гаврила идет! Гаврилу встречайте!

Оказалось, именно так тут положено было начинать этот праздник. С шумом русы вносили клетки с птицами, и этих птиц следовало выпускать на волю, на что Йорген фон Кюц-Фортуна, будучи птицеведом, проворчал, что при таком морозе мало кто выживет из выпущенных птиц, привыкших за зиму к домашнему теплу. Но спорить с местными жителями тевтонцы не стали и охотно вовлеклись в общий настрой праздника. К тому же двое рыцарей оказались «Гаврилами» — Габриэль фон Тротт и бывший швертбрудер Габриэль фон Леерберг. За это им в волосы воткнули перышки и пушинки и первыми разрешили выпустить птиц на волю. Впрочем, вскоре появился священник, который, строго прикрикнув на преждевременно празднующих, сказал, что птиц следует выпускать не до, а после праздничной литургии.

И все же с утра у рыцарей было приподнятое настроение, с коим они и отправились на прием к Александру. Об этом русском князе ходили слухи, что всякий, кто хоть раз его увидит, уже не может потом забыть, настолько он хорош собою, умен, крепок и могуч. Даже привирали, будто от него исходит некое сияние, и что многие, увидев Александра, навсегда остаются при нем служить.

Когда пришли ко княжьему двору, Андреаса постигло небольшое разочарование. Выяснилось, что Александр, стоя на крыше дворца, в эти утренние мгновения занимается ни чем иным, как разбрасыванием птиц по небу. То есть тем же самым, чем и простолюдины. И это при том, что даже их священник порицал долитургическое птицебросание. Это уже как-то не вязалось с образом ревностного христианина, каковым сплетники рисовали Александра. К тому же некий молодой муж весьма неучтиво пытался привлечь к себе внимание русского князя оглушительнейшим свистом. Доводилось Андреасу слыхивать молодецкие посвисты, но чтоб такой громкости…

Далее гостей повели в просторную палату, где некоторое время пришлось ждать стоя и где им подали лишь по бокалу воды, едва разбавленной вином. Легкое праздничное настроение заметно поубавилось, и теперь Андреаса раздражали перышки и пушинки, так и оставшиеся в волосах у Леерберга. Вот ведь, другой «Гаврила», Кюц-Фортуна, тот вовремя убрал эту чепуху с головы и теперь выглядел чинно, как и подобает настоящему тевтонскому рыцарю.