Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Брак Ванечки, по-видимому, устроили родители. Отцы были друзья. Молодые поселились в прекрасной квартире, где были залы, паркетные полы, арки, мраморные статуи и лакеи в гетрах и в ливрейных фраках. Прислуга была не переодетые денщики, а настоящая, профессиональная. Супруги начали жить счастливо и так же счастливо прожили долгую жизнь. Ванечка любил жизнь приятную и спокойную и терпеть не мог всяких усилий, как физических, так и мозговых. Военная служба тогдашних времен как нельзя лучше отвечала всем его привычкам и склонностям.
У Льва Толстого, который написал о войне и о военной жизни необычайные по красоте и правдивости страницы, но который военное сословие теоретически презирал, одна глава начинается объяснением, почему военная профессия так привлекательна. Объяснение – законная праздность. Объяснение это давно устарело. Но в 80-х годах прошлого столетия, когда Ванечка начинал службу в Семеновском полку, оно было еще в полной силе.
Как сын служаки, русского немца еще николаевских времен, Ванечка уважал казарму, но не любил ее. Там ему всегда было очень скучно. Все и всегда одно и то же. Те же команды, те же предметы и те же запахи. Даже лица одни и те же. Больше пяти-шести фамилий своих учеников, обыкновенно самых необычайных, вроде Соловей, Закривидорога или Безматерных, он был не в силах выучить. Имена фельдфебеля и большинства унтер-офицеров он все-таки одолел.
С производством в поручики служить стало еще легче. Время от времени караулы или дежурства по полку. Раза четыре в неделю в полк можно было не являться вовсе.
Когда приближались лагеря, – их Ванечка особенно не любил, – можно было начинать думать об отпуске. Офицеры, не имевшие определенных должностей и ничем не командовавшие, отпуска получали легко. Из трех лагерей два Ванечка обыкновенно проводил в отпуске. Ехать в отпуск можно было или к себе в имение, или развлечься за границу. Ванечка имел полный гардероб штатского платья и прекрасно его носил. Пожалуй, даже лучше военного.
На одиннадцатый год службы Ванечка был произведен в капитаны. Это было не очень приятно, так как ротному командиру в роту, хотя бы на час, но полагалось являться каждый день. Были такие, которые и этого не делали, но границ общепринятого приличия Ванечка ни в чем и никогда не переступал. И вот, между десятью и одиннадцатью часами утра к калитке 1-го батальона стал ежедневно подкатывать серый полурысак, и в санках офицер с бородкой и в николаевской шинели. В роте Ванечка принимал рапорт дежурного и здоровался. Дневальный почтительно снимал с него шинель, после чего он прямо проходил в канцелярию, где садился к столу и закуривал папиросу. Старый, умный и насквозь знавший Ванечку фельдфебель становился напротив и начинал докладывать. Первого взвода Гринчук самовольно отлучился. Уволенный до поздних часов ефрейтор Тарасов явился в нетрезвом виде и был замечен дежурным по полку. В штаб корпуса требуют двух вестовых. Из хозяйственного отделения полковой канцелярии требуют списки на командировочные и т. д., и т. д. После каждого доложенного случая фельдфебель поглаживал бороду и говорил: «Я полагал бы, ваше высокоблагородие, поступить так…» И солидно излагал свое мнение. И как всегда, решение это было самое разумное, и как всегда, Ванечка с ним соглашался. За этим следовало: «Вот, ваше высокоблагородие, извольте подписать…» И Ванечке подавались на подпись списки, ведомости, рапортички, требования… В мирное время в полках российской армии любили канцелярщину. Все четвертушки бумаги Ванечка аккуратно подписывал, а стоявший рядом ротный писарь хлопал по ним ротной печатью. Дело шло как по маслу.
Существовала, однако, в командовании ротой одна область, где Ванечка уже решительно ничего не понимал: хозяйство и ротное довольствие. Раскладка, капуста, крупа, макароны, золотники перца, лаврового листа, навар, припек… Все эти слова он постоянно слышал, но в его мозгу они как-то не материализовывались. Одно он знал твердо: мясные порции должны весить 21 золотник. Остальные хозяйственные законы был сплошной туман. Поэтому по хозяйственным делам в Ванечкиной роте командирского мнения не спрашивали даже из вежливости. Делами этими у него самодержавно ведали фельдфебель и артельщик.
После часа напряженной работы в ротной канцелярии Ванечка вынимал из золотого портсигара вторую папиросу, потягивался и усталым голосом говорил:
– Ну, это все? Больше ничего нет?
– Никак нет, ваше высокоблагородие, пока нет больше ничего…
– Ну, так я поеду.
– Так точно, ваше высокоблагородие, счастливо оставаться, ваше высокоблагородие…
Почему-то в уставных формулах разговоров с начальством «счастливого пути» не имелось, а имелось только «счастливо оставаться», хотя в 99 случаях из 100 те, кому этого желали, уходили или уезжали. Дневальный накидывал Ванечке на плечи шинель, быстро сбегал по лестнице и отворял дверь. Внизу другой дневальный отстегивал полость санок и помогал Ванечке удобно усесться. Бородатый кучер поворачивал голову и почтительно спрашивал:
– Домой прикажете?
– Домой, – бросал Ванечка и крепче закутывался в шинель. Рабочий день его был окончен.
Дома Ванечка занимался вещами исключительно приятными. Играл с маленьким сыном. У мальчика была своя детская и гувернантка англичанка. В бедных семьях дети всегда торчат на глазах у родителей. В семьях того круга, к которому принадлежал Ванечка, дети являлись к родителям по приглашению. Кроме занятий с сыном, у Ванечки были и другие развлечения. Одну из лучших комнат в прекрасной Ванечкиной квартире занимал его кабинет. В кабинете стоял очень дорогой и очень красивый письменный стол, за которым Ванечка иногда проверял счета, но писал крайне редко. По стенам стояли зеркальные дубовые шкафы с книгами в кожаных с золотом переплетах. Шкафы также открывались редко. Но была в кабинете мебель, которой пользовались нормально. Очень широкий и очень удобный кожаный диван, со многими подушками и несколько очень мягких и очень глубоких кожаных кресел.
Одно из таких кресел, около окна, рядом с которым на полу стояла высокая специальная пепельница, Ванечка особенно жаловал и нередко в нем сиживал с книгой в руках. Читал Ванечка много и охотно на трех языках. Ничего головоломного. Мемуары, биографии, романы. Все книги того сорта, которые в данное время «делали шум» и о которых говорили в том кругу, где он бывал, Ванечка считал своей обязанностью прочесть.
Как светскому человеку, приходилось Ванечке нести и светские обязанности. Светской жизнью, балами, раутами, приемами он никогда не увлекался. Для этого он был слишком ленив. Все же несколько раз в неделю, или к восьми или
