Блеск клинка - Лоуренс Шуновер

— Хорошо, — отозвался Пьер.

— Что хорошо?

— Я сказал: хорошо, я возьму его.

— Сейчас принесу. — На лице Теодора отразилось негодование, когда он выходил из комнаты. Вернувшись, он бросил ошейник на стол перед Пьером. — Купцу, возможно, доставит радость ощутить серебро в своих руках. Может быть, вы хотите пересчитать блестки?

Пьер тщательно осмотрел ошейник, изнутри и снаружи. Затем он оттолкнул его от себя.

— Можете забрать его обратно, — сказал он.

Теодор выглядел совершенно озадаченным.

— Что вы искали? — спросил он.

— Кровь.

— На ошейнике нет крови.

— Я вижу. Слава Богу.

Теодор взял ошейник.

— Извините за то, что я сказал про блестки, Питер. Если сэр Джон так же любит вас, как вы его, полагаю, что не придется долго ждать выкупа. Я немедленно отправляюсь в Трапезунд с вашим письмом.

— Очень хорошо, сэр.

Теодор свернул письмо в трубочку и спрятал в кошелек. У двери он задержался на мгновение и улыбнулся.

— Вы, по-видимому, не очень бдительный купец. Если бы вы сосчитали блестки, то их бы оказалось четырнадцать. Одна отскочила во время драки; я сожалею об этом.

— В самом деле? — с улыбкой воскликнул Пьер. — Я позорю свою профессию!

Обещание Пьера не пытаться бежать обернулось большой практической выгодой для сэра Теодора. Он оставил замок почти без мужчин, взяв их с собой в город. Остались только кухонный персонал, стражники у моста и камердинер графа. И, разумеется, Джон, укравший ошейник.

Прошла неделя и Пьер, который с самого начала не представлял, как Джастин сможет собрать деньги для выкупа, начал опасаться, что капитан не смог сделать это. Он ни на мгновение не сомневался, что в этом случае граф может продать его Оглы.

Стефания несколько раз перевязывала ему руку. Когда он снял повязку, чтобы написать письмо, все раны открылись и заживали очень медленно. После его первого искреннего признания Стефании, что он, как и все, ненавидит боль, он стеснялся сказать, что рука еще болит и потихоньку в ее отсутствие опускал руку в холодную чистую воду родника у стены замка и упражнял ее.

От обнесенного камнем родника шел миниатюрный акведук, подававший воду в желоб, достаточно большой, чтобы из него могли пить верблюды в караван-сарае. Последний представлял собой прямоугольную постройку из камня. Четыре стены ограничивали большую площадку, занимавшую почти столько же места, как сам замок. На площадке рядами располагались коновязи и конюшни. Здесь были также несколько круглых углублений для разведения огня, огороженных каменными барьерами. Над ними располагались длинные вертела, на которых можно было зажарить целого барана. Один конец караван-сарая был отгорожен от остальной территории низкой стеной, преграждающей доступ животным. Эта часть имела навес, под которым легко могли расположиться на отдых сотни людей. К потолку были подвешены на бечевке несколько страусиных яиц, напоминающих язычникам, что здесь, как и на родине, божье провидение всегда с ними. Яйцо страуса было хорошо известно как символ процветания и достатка. Торговцы в конце путешествия воспринимали его с глубоким почтением.

Как все восточные караван-сараи, этот был сооружен, чтобы приютить и защитить караван, когда он останавливался на ночлег, но это не была гостиница европейского типа, потому что здесь не было хозяина, повара, обслуживания. Путешественники с Востока сами готовили себе постели и еду из провизии, привезенной с собой. Пьер понимал, что караван-сарай мог служить удобным источником дохода для графа, если бы только не был расположен так близко к городу.

Когда Пьера везли в замок, было слишком темно, да и сам он был в таком тумане, что не помнил дорогу. Он предположил, что его привезли по дороге, хорошо видной от караван-сарая. По ней на его глазах прошли несколько длинных верениц верблюдов, людей и лошадей, медленно шагавших в направлении Трапезунда. Но пока никто из них не воспользовался приютом у графа. Возможно, у него были свои клиенты.

Граф с радостью пригласил бы Пьера за свой стол, но его кормил камердинер и граф стеснялся этого. Поэтому Пьер обедал после графа, когда тот удалялся в свои покои. Стефания всегда ела с отцом. Когда она перевязывала руку Пьеру, она делала это учтиво и заботливо, осторожно накладывая повязку. День или два она носила накрахмаленный французский чепчик и часто и внезапно появлялась из темных комнат и коридоров замка; Пьер даже начал думать, что Теодор поручил ей роль неофициального стража. Потом она стала реже попадаться ему на глаза и снова ходила с непокрытой головой.

Пьер считал дни отсутствия Теодора. Прошло уже семь дней. Его рана на груди заживала и начинала чесаться. Если не считать руку, он чувствовал себя прекрасно, хотя его беспокоило долгое отсутствие Теодора. Чем сильнее он становился, тем более склонялся к мысли нарушить обещание и бежать. Это казалось проще простого — выйти из замка на караванный путь. Он знал, что покинул город, когда уже было совсем темно. В замке он появился на рассвете. Какое-то время он провел в ущелье в бессознательном состоянии. Мулы идут не очень быстро. Столица, вероятно, была недалеко.

После ужина он вышел из замка и сел у ограды родника. Ему хотелось бы знать, на что больше рассчитывал граф Месембрийский — на его честность или благоразумие. Поскольку у Оглы не было доказательств смерти Пьера и посредник несомненно должен был искать его тело, приходилось признать, что о благоразумии не следовало забывать. Пьер был безоружен, не мог пользоваться саблей и карманы его были пусты.

Он погрузил забинтованную руку в родник и боль сразу уменьшилась. Спускались сумерки. В этот час граф возносил самые пылкие молитвы. Покрытые плесенью зубчатые стены, засохшие трава и кустарник в расщелинах придавали старому замку удивительно незащищенный вид. Сейчас, когда за замком поднялась почти полная луна, он потерял свою объемность и превратился в коричневый, затем черный силуэт на фоне неба. Пьер и родник находились в тени. Прямоугольные прочные стены пустого караван-сарая холодно и угрюмо сияли при лунном свете. Вдруг Пьер услышал голос. Он никак не мог привыкнуть к бесшумной кошачьей походке греков. Он резко поднял голову.

— Я думала, что ваша рука заживает, — сказала она.

Пьер поднялся, чтобы приветствовать Стефанию.

— Она заживает, леди Стефания, но родник обладает удивительной целебной силой, как мне кажется, и моей руке не повредят дополнительные процедуры.

— Наверное, вы говорите неправду. Может быть, мне еще раз приготовить вам напиток? Сварить его в моем ведьмином котле и помешать моей метлой. Все франки такие угрюмые, сэр Питер?