Улыбка Шакти: Роман - Сергей Юрьевич Соловьев

которую он прикупил в Карнатаке рядом с заповедником, – если понравится, можем войти в долю, он и дом построит для нас. Едет впереди на мотоцикле, а мы за ним на джипе с Вики. Нет, неинтересное место, лысые нерослые холмы, пустошь. Ну вот же, суетится Праба у пересохшей лужи, сюда слоны ходят, вот следы. Да, говорю, полугодовой давности. Вернулись. Тая красуется в новом платьице, справила все-таки. Встанет под рододендроном, перейдет к бугенвиллии, где игуана живет, я их фотографирую, Пушкин вышел из кухни, застенчиво улыбаясь, большой палец показывает, но так, чтобы она не видела. Фотогенична она, чертовка, это да. Хотя и странно – настоящая красота, она ведь в движении и вряд ли ловится стоп-кадром. Может, и ошибаюсь. Квантовое создание, невозможно одновременно вычислить координату ее и импульс. Чем дольше вместе, тем меньше. Путешествовала с подругами по Камчатке – медведи, костры, вулканы, корабли, морские котики. Накануне мы разошлись – как обычно, насовсем. Она отправилась на Камчатку, я в Киев, куда пригласили на фестиваль. Вдруг звонит, летит ко мне, через Беларусь. Номер у меня был какой-то неожиданно роскошный в загородном коттедже. Ванна в форме замысловатого эллипса, сосны в окне, тишь. И вот лежим мы этой ванне в холмах пены, и больше ничего нет в мире, не создано. Лежим и смотрим в глаза. И чувство такое, что это мгновенье миллионы лет готовилось, чтобы сейчас сбыться. Две головы напротив друг друга, белая пена, тающая, долго-долго, а в промоинах, как с высоты на землю смотреть, проступающее тело – ее, мое. Потом они придут в движение, сблизятся, эти тела, будут менять медленные ландшафты, образовывая их собой, странствовать, умирать на краю и рождаться заново – все теми же неузнанными, все эти годы… А две головы будут по-прежнему неотрывно смотреть друг на друга в нетающей пене, пока тела не обессилят. Я люблю тебя, я хочу с тобой жить, жить, жить, всегда, еле слышно скажет она, когда выбирались на сушу. Все эти годы…

Вот сжатое показание из статистического сочинения о них полковника Торнтона. Первыми на скатах гор за чертой водопада встречаются эруллары. Они живут в настоящих земляных норах и питаются кореньями. Теперь, с приходом англичан, они стали менее дики. Живут группами от трех до четырех семейств, их насчитывают около тысячи душ. Над ними живут курумбы. Эти разделяются на две ветви: а) просто курумбы, живущие в землянках, которые образуют деревушки и б) муллу-курумбы, отвратительного вида и необычайно малого роста люди, которые живут в настоящих гнездах на деревьях и похожи более на обезьян, нежели на человеческие существа. Они говорят на языке, напоминающем щебетание птиц и горловые звуки обезьян, хотя у них изредка и встречаются слова из многих древних диалектов дравидской Индии. Численность тоже не превышает тысячи.

Вдруг вспомнилось Шереметьево: возвращаюсь из Индии, ранее утро, снег, паспортный контроль, пограничник, не глядя на меня, берет мой украинский паспорт, спрашивает: цель визита? Я: а какой у нас сегодня ассортимент? Он медленно поднимает взгляд: стою перед ним, лохматый, в легкой белой рубахе, расстегнутой до живота, с наброшенным поверх одеяльцем лоскутно-веселого окраса. Он: с деловым?

Тодды, называемые также тоддуварами. Эти, пишет полковник Торнтон, разделяются на два большие класса. Первый из них, известен под названием террали; принадлежащие к нему тодды посвящены служению буйволам, приговорены к вечному безбрачию и совершают какие-то непонятные обряды, тщательно скрываемые от посторонних. Второй класс – кутты, простые смертные. В этом небольшом племени мы насчитали семьсот человек, и, судя по их показанию, численность никогда не превышала этой цифры. Тодды не употребляют никакого оружия, кроме короткой тросточки из бамбука, которая никогда не покидает их правой руки. Старания многих лет узнать что-нибудь об их прошлом, о языке и религии, остались вполне безуспешными. Это самое таинственное племя из всех народов Индии.

За год до этой поездки Тая, узнав, что у меня дочь погибла, прилетела ко мне из Севильи. Я ждал ее, но не для того, чтобы поддержала, мне было не себя – маму нельзя было в эти дни оставлять одну. Грех сказать, но хотел ее приезда лишь для того, чтоб вернуть нас – связь уже месяц как была прервана. Ключ от своей квартиры дала мне Гудрун, давняя знакомая, уехавшая на неделю в Австрию. Тае казалось, что мне нужно выговориться, чтобы стало легче. Спрашивала, рассказывал, от этих сеансов становилось еще тяжелей, но старался, чтобы она этого не почувствовала. Плохо было все, криво, муторно. Не мог я с ней говорить о Женьке, слова пятились. Но и то, на что я надеялся, было бедово: падали – то в судорожную близость, то в глухоту отчуждения. А надо всем этим – от края до края – лицо Женьки, и я не мог поднять к ней глаза. Чудовищно все это, что бы мы ни делали – и в глухоте, и в близости, и в этих мучительных разговорах. Чудовищно и ничтожно рядом с тем, куда не мог поднять взгляд. И вообще – любые движения жизни и ее ужимки рядом со смертью. И хуже всего – я сам себе. Несколько месяцев спустя я неосторожно вспомнил эту встречу и то, о чем тогда она не догадывалась. Отшатнулась от неожиданности, надолго.

После сообщения Сэлливана о райском уголке в Голубых горах британцы из Мадраса начали лихорадочно скупать земли и строить там дома, чтобы спасаться от летней жары. Коимбатур и Ути из глухих деревушек превратились в уездные городки. Племена были вытеснены или просто ушли, как сквозь землю. Курумбы, правда, когда этот бум немного успокоился, оттуда выглянули и начали селиться на болотах и под сырыми скалами. Если бы не охранная грамота, выданная тоддам как исконным жителям этих земель, неизвестно, что стало бы с ними, а так они только перебрались подальше от людей – на вершины холмов. На одном из них – Додабетском пике – стоит их храм Правды. Уже в скором времени обращенный в развалины, куда они будут совершать паломничество раз в году. С ложью они, как пишет капитан Гаркнесс, совершенно не знакомы, в их языке этого слова нет. Воровство также им неизвестно. Живут они здесь, как говорят, уже сто девяносто седьмое поколение – с тех пор, как царь Востока даровал им Голубые горы. То есть примерно семь тысяч лет. Предки их служили на Ланке праотцам царя-демона Раваны. Не поклоняются никому, кроме буйволов, но только своим. Молоко, но только от своих буйволиц, с ягодами и лесными плодами – единственная пища. Мяса не едят, не сеют, не жнут, любая работа, кроме ухаживания за буйволами, неприемлема. И никогда не проливают крови, чувствуя к ней вроде священного ужаса. Умершего сжигают с любимым буйволом.

Ну что, поехали к тоддам, говорю, авось проберемся, посмотрим, хотя прошло со времен этих записей сто пятьдесят лет и примерно понятно, что сейчас происходит с ними. Позвонил Вики, договорились, хотя и он дорогу не знал, но сказал, что поспрашивает других водителей. Наутро выехали. У развилки на Сингара-роуд леопард метнулся через дорогу и скрылся в зарослях. Будем считать, хороший знак. И настроенье летящее. Как этот браминский коршун над нами – выписывает в небе какую-то фразу, неотступно следуя за джипом. Голова и шея белые, а тело цвета молочного шоколада, коршун-капучино. Поднялись по серпантину, деревня