Зарницы красного лета - Михаил Семёнович Бубеннов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А чо, мужики, — заговорил наконец хрипловатый голос, — небось не даром же Колчаку печатались эти деньги? Золотом небось платил?
— Там задарма только в зубы дают, — ответил ему Гордеев. — Там все на золото.
— И снаряжение для армии?
— Ишшо бы!
— Много золота надо…
— А он загреб все наши банки.
— Вот ворюга! Ну а если золота ему не хватит?
— Нашей землей рассчитываться будет!
— Ну не-ет!
Не выдержав, один партизан сказал:
— Зря он потратился на эти деньги!
За шумным разговором — он затеялся сам собой — никто и не расслышал шаги на крыльце и в сенях. Только когда скрипнула входная дверь и на кухню ворвались клубы холодного воздуха, все оглянулись и примолкли: на пороге оказался сам главком Мамонтов, надевший, по случаю стужи, черненый полушубок, отороченный серой мерлушкой, и пимы. Все узнали его, скорее всего, по знакомой папахе с красной лентой. Сорвав ее с головы у порога, как полагается всякому гостю, уважающему хозяев, Мамонтов вышел на середину кухни, навстречу дружно вскочившим с пола партизанам, и заговорил оживленно:
— С праздником вас, товарищи солдаты! С праздником и большой победой! Да вы не вставали бы, так поговорим…
Ему ответили:
— Нет уж, товарищ главком…
— Ну как вы тут, товарищи, наш советский праздник справляли? — спросил Мамонтов. — Праздничек-то знатный! Дорогой! Кровью завоеванный!
— А ничо, хорошо справляли, — ответил один из партизан, худой, жердястый дядька. — Только вот без митинга…
— Митинг после будет, — пообещал Мамонтов. — Всегда сначала дело сделай, а потом уже и митингуй. Тогда и речи хороши.
— И революционные песни не пели, — пожаловался жердястый.
— А почему?
— Позабыли што-то…
— Может, споем?
— Бабы уже спят.
— Жаль. Ну садитесь, садитесь!
Партизаны расселись по лавкам в переднем углу, а трое командиров, спутники главкома, — на голбце. Тут Никиша оказался расторопнее всех — выскочил из кути с табуретом и поставил его для главкома среди кухни.
— Спасибо, хозяин, — поблагодарил его Мамонтов.
— Товарищ главком, да вы… — собираясь возразить, заговорил Никиша.
— Ничего-ничего, хозяин! — Мамонтов шумно потер руки, озябшие без перчаток. — Ну и стужа, товарищи, а?
— Жжет, — подтвердили из переднего угла.
— Даже и не помню, когда так круто начиналась зима, — продолжал Мамонтов. — У вас никто не поморозился? Да-а, поморозиться могут ребята.
— Пойдем скоро, сменим.
— Я о тех, какие в бору сидят.
— Беляков пожалел! — загоготал один из главкомовской свиты, давая понять, что главком любит разные шутки.
— А я без шуток, — ответил ему Мамонтов. — Наши же они, те ребята. Сибиряки. Мобилизованные. Сидят сейчас под сосенками, бедняги.
— Скорее за ум возьмутся!
— Да они и так все понимают! — с досадой сказал Мамонтов; ему не нравилось, когда люди с легкомысленной простотой брались судить о сложных делах. — Сыновья же крестьян, вчера из-под родных крыш. Как им не понимать, против кого их гонят? Да и агитация у них там, в полках, ведется, это нам доподлинно известно. По всему видать — готовятся к восстанию. Ну, пока робкие еще ребята… Но теперь осмелеют! Вот увидят, сколько погибло, да поморозятся за ночь — и завтра навряд ли пойдут в атаки. Я уверен, что не пойдут: и сил меньше, и дух не тот! Для нас важно было устоять сегодня — мы устояли! Значит, бой уже выигран! Вот почему я и поздравляю вас с победой.
Партизаны поглядывали на Мамонтова смущенно: они не могли не верить главкому, но и верить было трудно.
— Неужели правда, товарищ главком?
— А когда я вас обманывал? — Мамонтов пошарил по карманам полушубка. — Все в кожанке забыл. У кого найдется закурить? С утра не курил.
Ему протянули кисеты с разных сторон. Он взял один, особенно нарядный, внимательно осмотрел на нем шитво и, улыбаясь, подмигнул хозяину — дескать, та, что дарила, любит, раз столько вложила труда!
— Вот скажите мне, на рассвете, когда еще спите, вы чувствуете, как едва-едва начинается зорька? — закурив, заговорил Мамонтов. — Ее чувствуют даже зверушки, даже птахи. Вот так же, как зорьку, надо уметь чувствовать и приближение победы. А уж заметить-то ее надо той же секундой, как только она сверкнет! Не проморгать той секунды! Победа может обозначиться, когда еще далеко не кончен бой, когда вокруг еще темно. А заметил ее вовремя, поверил в нее — она твоя! Только не выпускай из рук!
— Глазастым надо быть, — сказал хозяин кисета.
— А мы разве слепошарые?
— И у нас потерь много, вот беда…
— Да, и нам нынче нелегко досталось, — согласился Мамонтов. — Но мы не выдохлись. Силы у нас еще есть. Так ведь? Стало быть, завтра полегче будет. Да и подмога подойдет.
— Откуда ишшо?
— А про Колядо забыли? А про Шевченко? — поглядывая на партизан с веселинкой, спросил Мамонтов. — Ну а я про них весь день думаю. Это хорошие, храбрые командиры. Умные головы. Они остались в тылу у белых: один в Долгове, другой в Новичихе. Так что же вы думаете, они сидеть там будут и ждать, когда нас перебьют в Солоновке? Да не поверю этому никогда! Нет, сегодня днем они — я уверен — двигались к Солоновке и где-то близко. Они вот-вот подойдут! Да еще и от Волчихи должен подойти Четвертый Семипалатинский полк. Теперь помозгуйте: что будет тут завтра?
Партизаны оживились:
— Вот бы в самом деле подошли!
— Тода, знамо, они с тыла, а мы отсель…
— Ну, тода белякам туго будет!
— Товарищ главком, а у нас тут один завтра собирался врукопашную воевать, — сказал тот, что тосковал о митингах. — Патронов, говорит, мало, как пойдут беляки — придется орудовать пикой. Руки, жалуется, чешутся, сойтись бы…
— Это у кого они чешутся? — заинтересовался Мамонтов.
— Да вон, у Никиши…
Мамонтов обернулся в сторону кути и увидел перед собой вытянувшегося скорее из желания прибавить в росте, с округлившимися ребячьими глазами Никишу, которого он принял за хозяина дома.
— У меня, товарищ главком! — бодро доложил Никиша.
— Ты, стало быть, солдат?
— Так точно, солдат Второго Славгородского полка, первого батальона, третьей роты, товарищ Пермяков!
— Хм, чудной ты солдат, — усмехнулся Мамонтов и покачал головой. — Почему солдатского обмундирования не имеешь? Ваш полк хорошо обмундирован, знаю…
— Не досталось,
