Зеница ока. Вместо мемуаров - Василий Павлович Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какие сны видите? Отличаются ли московские и самарские от вашингтонских?
— В снах уже абсолютный астрал, перепутались страны, люди. Я рассказывал друзьям за ужином, что я как-то утром просыпаюсь совершенно пораженный: я видел во сне Рема Вяхирева! С какой стати? Совершенно непонятно. Кстати, у меня в романе герой просыпается и все время думает: кто же это сейчас только что вышел из комнаты?
— Для вас, для ваших книг всегда была очень важна игра, карнавал. Это продолжается в тех или иных формах?
— В общем, я на всю эту жизнь смотрю как на карнавал. Карнавал — это же не обязательно что-то веселое. Мы только что видели в Москве «белый» карнавал, «черный», «цветной». Один свой курс студентам я начинаю с Бахтина, с идей карнавала, с теории смеха, гротеска. Американцы все эти вещи практически не знают. Как ни странно, там даже продвинутые интеллектуалы не знают, кто такой Рабле. А мы как-то привыкли, что жизнь — это и есть более или менее карнавал, да?
На днях я смотрел здесь спектакль Полунина, и, когда в зал после апокалипсиса понеслись гигантские разноцветные шары, я подумал, что и он тоже понимает, что это такое. И зал был охвачен каким-то неистовством, трудно объяснимым восторгом. Смех, юмор — это какие-то загадочные явления жизни. Чего мы, собственно говоря, веселимся, когда нам всем уготован один конец, да? А человек, наоборот, веселится и воспринимает это все с какой-то небесной легкостью. Я думаю, что это все — небесное чувство. Это как бы ободрение нас Господом: «Да ладно, ребята, чего вы там… Умер-шмумер, лишь бы был здоров…»
Корабль «Не тронь меня!» (2002)
На полпути в Биарриц из Вашингтона
Стоп, Америка!
— Василий Павлович, говорят, что вы уезжаете из Америки?
— Да, постепенно. У меня в университете остались два весенних семестра. А так, купили небольшой домик в Биаррице во Франции, на море. Это на Бискайском заливе. Там, кстати, Набоков провел свое золотое детство. Там Стравинский долго жил, Чехов. Вообще много было русских. В этом январе я был там две недели. В маленьком русском ресторане мне говорят: «Заходите к нам на старый Новый год, будут одни русские». Я зашел выпить шампанского. Ресторанчик набит битком, гул голосов — и ни одного русского слова. Это третье поколение русских, они языка не помнят, но знают, что 13 января надо встречаться. Поскольку по-французски я не говорю, то тем более ничто не будет отвлекать от писательства. Разве что траву буду подстригать.
— Вы недавно написали, что кончилось время романа. Для романиста не слишком оптимистичное заявление.
— Это была лекция, которую я прочитал по-английски в Университете Майами штата Огайо. Романы останутся, но как рыночный продукт, покупаемый в супермаркете вместе со стейком. Умирает роман самовыражения и самоиронии, который достиг своих вершин в XIX и в первой половине XX века. Внедряться в анализ личности героя и его автора у нынешних читателей нет ни времени, ни желания. Возникла железная классификация: любовный роман, детективный, готический, женский, авантюрный и так далее.
— Что же будете делать?
— Искать своих читателей. Не бояться сужения их круга. Ни в коем случае не писать, подлаживаясь под рыночные вкусы. Писать так, как ты хочешь. Мне кажется, что и компьютерная технология может помочь в создании какого-то гипертекста, вокруг которого может возникнуть клуб активных читателей-соавторов, которые, имея основной текст, будут импровизировать наподобие джазовых музыкантов.
— То есть это изменение формы романа, а не его умирание?
— Это оптимистический сценарий. А есть простая точка зрения: никому вы не нужны. Сидите и сами себя…
— Перелистываете?
— Я хотел сказать: дрочите. Всюду отчетливые черты отталкивания от жанра самовыражения. Я читал интервью Антуана Галлимара, серьезного французского издателя, которому славу создал новый роман — Роб-Грийе, Бютор, Натали Саррот, Клод Симон и другие. Так вот он сказал прямо: «Сейчас бы мы их не стали печатать».
— В Америке та же тенденция?
— Если автор начинает умничать, если видят гротеск — возникает активное неприятие. Когда у меня в Америке вышел «Новый сладостный стиль», было много рецензий. Как восторженных, так и враждебных. Очень влиятельный журнал «Нью рипаблик» напечатал большую статью: «Остановите карнавал. И Аксенова в особенности!» И остановили. Мой последний и лучший роман «Кесарево свечение» мне там завернули. Сказали, что он такой же, как «Новый сладостный стиль», а тот продавался плохо, всего семь тысяч.
— Ну и хорошо, вы же русский писатель, а не американский!
— Да, в России этот жанр еще популярен. Я только что прочитал два романа — Евгения Попова и Александра Кабакова. Типичные романы самовыражения. У них есть свои читатели. Моего «Кесарева свечения» продано тридцать тысяч экземпляров, и продажа идет. Значит, есть читатели. Значит, надо собирать свои манатки из Америки, как в восьмидесятом году
