Оркестр меньшинств - Чигози Обиома
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Сын утреннего света, ты пришел нарушить покой, разгневать духа, который не сделал тебе ничего плохого».
Эгубуну, ты должен понять, что меня поразило это обвинение. Я знаю, этот дух-хранитель вскоре явится к тебе и сообщит свою версию нашей встречи, и если то, что, как говорят мне мои опасения, случилось с его хозяйкой, и в самом деле случилось, пожалуйста, вспомни мой отчет. Потому что в ответ на вопрос ее чи я начал говорить:
«Нет-нет, я только…»
«Ты должен уйти! – властно и с яростью сказала чи. – Посмотри на мою хозяйку: она и без того немало страдала, раненная решением Чинонсо уехать. Посмотри, как она грустила в ожидании его. Я ненавижу твоего хозяина».
«Дочь Алы», – сказал я, но чи не желала слушать.
«Это вторжение. Уходи, и пусть природа залечит раны. Не вмешивайся в ее жизнь таким вот образом, потому что результат будет обратный. Если ты будешь настаивать, я доложу Чукву».
И, сказав это, она исчезла. А я без колебаний покинул комнату и вернулся в моего хозяина в далекой стране.
Окааоме, он в ту ночь почти не спал. Он сидел в своей однокомнатной квартире, где жужжал и вращался настольный вентилятор, а мой хозяин в свете лампы, свисавшей с потолка на длинных проводах, связанных вместе клейкой лентой, пытался реанимировать свой телефон. Телефон не включался с того дня, как он впервые вытащил его из сумки – в ней лежала его одежда и обувь, то, что было на нем в тот день, когда его увезли в больницу, извещение о зачислении и чеки и все, что он брал с собой в тюрьму. Он соединил все части телефона, но тот не работал. Полицейский поднял его с залитого кровью пола в доме немецкой женщины в Гирне, и с тех пор телефон не работал.
На следующий день он поехал на мотоцикле к особняку под покровом темноты. Урчащий поблизости генератор давал свет, горевший внутри компаунда. А вокруг стояла тьма, почти полная, если не считать света фар от машин, выхватывавшего улицу из мрака, когда те ехали своим путем в густой черноте ночи. Он остановил мотоцикл, слез с него, потом подошел к воротам и, ощутив внезапный прилив смелости, которая словно выпрыгнула на него из своего укрытия, постучал в ворота. Как только раздалось дребезжание металла, у него возникло желание исчезнуть. Потому что теперь, когда он стоял на пороге того, что так долго искал, ему пришло в голову, что он не готов предстать перед предметом своих поисков. Он понял: несмотря на все случившееся с ним, ничто не изменилось за прошедшие годы. Он все еще оставался отобо. Он не получил высшего образования, его статус не изменился. Бушевавшая в нем ярость лишь укрепила это прозрение: его положение теперь хуже, чем было. Он стал гораздо беднее. Если прежде он владел домом, то теперь дома у него не было. Если раньше в его сердце не было ненависти, то теперь он носил в себе огромный мешок ненависти, в который вместилось немало людей. Если раньше он был привлекателен, то теперь его лицо было искалечено: из его лба врачам пришлось извлекать осколки бутылки, на подбородок наложили швы, и теперь он боялся брить это место, а во рту отсутствовали три зуба. Если в прошлом его боль и скорбь происходили только от сочувствия близким, когда им наносили физический ущерб, то теперь боль и скорбь рождались жаждой мести за то, что сделали с ним. А кроме того, он был сломлен и внутренне, растоптан без всякой надежды на восстановление, изгнан из своего тела.
Он стоял перед воротами, осознавая истинное свое состояние. И это потрясло его, потому что прежде он не понимал, насколько несчастен. Он сделал шаг назад, когда ворота открылись.
– Что для вас, сэр? – из ворот вышел человек в форме, какая как-то раз была на нем. Человек был гораздо моложе, ему, вероятно, не исполнилось и двадцати.
– Ммм, я ищу моего друга, мисс Ндали Обиалор. Это ее дом?
– Да, это дом вождя Обиалора. Но его дочери сейчас здесь нет.
Сердце его заколотилось сильнее.
– Да? А когда она вернется?
– Мадам Ндали? Она не живет здесь. Она живет в Лагосе. Вы ведь сказали, что вы ее друг?
– Да, но меня много лет не было в городе. С года два-ноль-ноль-семь.
– Я вас понял, сэр. Мадам Ндали живет в Лагосе с две тысячи восьмого.
Привратник начал отворачиваться от него:
– Всего доброго, ога[103].
– Подожди, братишка, – сказал мой хозяин.
– Ога, я не могу никого ждать. Не могу ответить на твой вопрос еще раз. Мадам Ндали здесь нет. Она в Лагосе. Точка. Всего доброго.
Ворота закрылись так же резко, как открылись, он услышал звук засова, входящего в скобу. Туда, где он стоял, вернулась темнота вместе со спорадическими шумами улицы. Он стоял, прижав руку к груди, ощущая свое сердце. Потому что он почувствовал облегчение оттого, что через четыре года наконец-то узнал что-то о Ндали, пусть и самую крохотную подробность. Он ехал в свою квартиру, размышляя, что бы случилось, если бы он увидел ее. Изменилась ли она так же, как он и все остальное в Умуахии? Некоторые районы города он просто не узнавал. Здесь и там новые рынки были убраны, вытеснены на окраины города. Телефонная революция, началу которой он был свидетелем, завершилась, и теперь город переживал ее последствия. Теперь мобильный телефон был у каждого. Повсюду виднелись мачты телекоммуникационных компаний с их сокращениями: МТН, «Гло» и «Эйртел». По обеим сторонам улиц стояли столики под желтыми или зелеными зонтами, за каждым таким столиком сидели мужчина или женщина. На столиках лежали сим-карты, а оператор брал с людей деньги, давая позвонить со своего телефона. На улицах появились новые лампы с плоскими панелями за ними, люди часто называли их просто «солнечники». Новый взгляд на жизнь, казалось, распространился среди людей, как безвредный микроб, он слышал новые мрачные шутки, которые ужасающее превращали в обыденное, слышал жаргонные слова, непонятные ему.
Он почти не обращал внимания на эти перемены, потому что его ум был занят мыслями о Ндали. Когда в доме медсестры-немки мой хозяин получил беспощадный удар, к которому его привела собственная глупость, он пытался связаться с Ндали. Он лежал на полу в
