Севастопольская хроника - Петр Сажин

Генерал осматривал крымский берег долго, направляя бинокль в те места, откуда доносились взрывы. Что там рвали немцы и для чего? Может быть, они собирались оставить город? Может быть, их напугало продвижение войск 4-го Украинского фронта к Перекопу?

Генерал все еще продолжал изучать западную сторону пролива, когда внезапно налетел ветер восточной четверти. Пролив, только что сверкавший, как зеркало, вздулся, в небе со стороны Темрюка появилась сизая, плотная дымка. Генерал, слегка щурясь, осмотрелся по сторонам: у причала покачивались суда, приготовленные для десантной операции, а берег почти весь был завален грузами. Ночью все это нужно перебросить вслед за десантом, на ту сторону. Нужно! А будет ли переброшено, если ветер разыграется?

Досадливо махнув рукой, он сел в машину и, не оглядываясь, покинул Таманский порт. Не успел «виллис» скрыться, как налетел шквал – все кругом загудело и завыло.

Четыре дня пролив стонал и кипел от дикой силы ветра. Катера, застигнутые у причалов, колотило привальными брусьями о стенку, а суда, стоявшие на рейде, сорвало с якорей, экипажи делали отчаянные попытки продержаться в дрейфе.

Четыре дня над Керченским проливом властвовала непогода: то нависал туман, то ползли низкие облака, то дули пронзительные ветры. Вода была перемешана с придонной мутью и растрепана поверху в мелкую пыль, – казалось, что над проливом несется самая настоящая поземка.

Когда ветер стих, в проливе образовалась «толчея» – особенность Азовского моря и Керченского пролива состоит в том, что здесь ничтожные глубины и волны образуются короткие, без разбега – вот они и толкутся, как бараны перед узкими воротами.

Шторм, как говорили солдаты, «дал прикурить» и им. На пятый день ветер стал успокаиваться, а море продолжало по инерции стонать и кипеть. Командование фронта приняло решение переброску десантных войск начать первого ноября.

Пережитое, как пройденные километры, остается позади. Фронтовые блокноты хранят даты, цифры и скелеты событий – много ли можно записать на ветру или при качке, а то и под артиллерийским огнем или под бомбами? Выручает ценнейшее свойство человека – память. Она до конца дней хранит не только события, но даже звуки и голоса тех времен. Да что там! Она сохраняет цвета: неба, земли, моря…

До сих пор стоит перед моими глазами то утро первого ноября 1943 года, когда по причалу в Тамани расхаживали в нетерпеливом ожидании командир Новороссийской военно-морской базы контр-адмирал Георгий Никитич Холостяков и начальник политотдела Новороссийской базы капитан 1 ранга Бакаев. Они ждали возвращения кораблей, вышедших к крымскому берегу под командованием капитана 3 ранга Григория Гнатенко.

Со стороны Крыма доносились глухие раскаты.

Терпение военных людей должно обладать запасом прочности. Адмирал Холостяков – человек большого и разностороннего опыта: он пережил оборону Новороссийска, которая в начальном ее периоде складывалась для нас трагически и могла бы иметь очень неблагоприятные последствия, если бы не остановил немцев на восточной окраине города, у цементных заводов, отряд моряков.

…Новороссийск! Затем высадка десанта на Мысхако и, наконец, взятие Новороссийска, которому адмирал отдал много сил и энергии, и вот теперь, спустя всего лишь месяц, новая сложнейшая операция – высадка десанта и переброска 18-й армии через морской пролив!

Почти через тридцать лет после встречи в Тамани я попал в московскую квартиру адмирала Холостякова. Читателю, должно быть, известно ощущение сместившегося времени, в результате которого возникает сильный эмоциональный удар в сердце?

Это естественно, ибо столкновение давних, может быть даже слегка «запылившихся», впечатлений с новыми не проходит бесследно никогда.

Представьте, что все пережитое мною случилось с вами: вы шли от Никитских ворот к Пушкинской площади (по левой стороне бульвара), прошли мимо квартиры Ермоловой, квартиры, окна которой отливают нежно-аметистовым венецианским стеклом, затем прошли прочное и тяжелое, как египетские пирамиды, здание банка и в двух шагах от театра, который некогда назывался Камерным, нырнули под арку ворот и по темной лестнице поднялись на последний этаж, нажали кнопку звонка, с биением сердца ожидали увидеть в открытой двери старика в шлепанцах и сношенных флотских брюках…

…Открылась дверь, и на вас хлынул тугой, солоноватый морской ветер, но не тот, что валит с ног, а мягкий, известный еще из старых морских романов под наименованием «бриз». В тот же момент до вас донесся шум морской волны… Это не фантазия и не чудо, вы попали не в лабораторию, где куются искусственные климаты. Это и не музей с действующими моделями моря, кораблей и ветров всех румбов. И все же вас встречает настоящий морской дух – вы в квартире моряка, который отдал морю и морской службе полвека.

Вы в квартире адмирала Героя Советского Союза Георгия Никитича Холостякова, который держал свой флаг во время Великой Отечественной войны не менее чем в трех десятках портов – от Новороссийска до Вены!

И выглядит адмирал как мичман – старость бежит от него!

Все в квартире этой дышит историей, той, которую делали не титаны, а такие же люди, как и вы, читатель! В нашем обществе есть субъекты, они китайской стеной отгораживаются от прошлого. Адмирал смело вводит в современную жизнь славное прошлое – почти все свободное время он проводит среди молодежи.

У мексиканцев есть изречение: «Веру в будущее народы найдут в величии своего прошлого». Хорошо бы, эти слова были поняты теми, кто нигилистически относится к прошлому своей родины!

О многом мы вспоминали с адмиралом. Да в его квартире и нельзя иначе – все здесь будит ум и память.

На высокой тумбочке стоит модель железнодорожного товарного вагона. Собственно, это не та модель, которую можно увидеть за стеклом в музее вагоностроительного завода, а крохотная – в размере транзисторного приемника – копия вагона, застигнутого войной на седьмом километре восточнее Новороссийска, в районе цементных заводов.

До начала военных действий под Новороссийском он выглядел, как и тысячи таких же товарных вагонов, то есть был обшит вагонкой, выкрашен в кирпичный цвет, испещрен номерами и какими-то известными лишь железнодорожникам знаками и надписями. Ориентируясь по этим знакам, его гоняли по железным дорогам за тридевять земель и возвращали обратно.

Обшивка сгорела осенью 1942 года, а металлический каркас был изрешечен пулями, да так, что живого места не осталось.

Вагон простоял между нашими и вражескими позициями целый год.

Модель этого расстрелянного вагона подарена Холостякову новороссийцами в память о тех суровых днях, когда адмирал занял здесь оборону, не позволив гитлеровцам пройти вперед даже на вершок.

Разглядывая модели военных кораблей, – тут были фрегат «Метеор», миноносец типа «Новик», крейсер «Варяг», подводная лодка, – перебирая фотографии тех лет, мы с адмиралом довольно легко вернулись из Москвы 1972 года на Тамань 1943 года. Причем вернулись в тот момент, когда к причалу подходили катера капитана 3 ранга Григория Гнатенко…

Катера лихо ошвартовывались, матросы выдвинули сходни. Вместе с капитаном 3 ранга Гнатенко на причал по качающейся сходне сошел и лейтенант Попов. Насквозь промокший, донельзя усталый, с песком на раскисших ботинках, с песком, принесенным с крымского берега, – он первым коснулся его, – лейтенант едва стоял на ногах. Завидев начальство, Гнатенко и Попов подтянулись и четко откозыряли. Гнатенко доложил о выполнении задачи. Настала очередь Попова.

Что такое десант, знают лишь те, кто хоть раз высаживался. Как правило, операции проводятся ночью и при наихудшей погоде, чтобы застать врага врасплох.

Особенно трудно проводнику – он первым бросается вперед, увлекая за собой десантников. Если на пути встретится мина, или колючая проволока, или вода ледяная, трясина, кочки, колючий кустарник, непроходимые болота – все это достается ему первому.

Странно, что мы, военные корреспонденты, до сих пор не обращали внимания на Попова. Да и командование не баловало его наградами, а ведь он настоящий герой. Золотая Звезда на его груди нашла бы наидостойнейшее место.

Может быть, мы потому его не замечали, что всякий раз после высадки десанта насквозь промокший и донельзя усталый лейтенант валился от огромного напряжения, спешил скорее переодеться и хоть часик поспать? Мы забывали, что он до высадки десанта несколько суток не спал.

Вот и теперь, щурясь от острого, пробившегося сквозь плотную тучу солнечного луча, Попов коротко доложил, что в три часа тридцать минут катера подошли к исходной позиции. Двенадцать минут понадобилось, чтобы в туманной мгле собрать отряд из пяти ботов – они из-за экономии горючего шли к исходной точке на буксире – и двинуться к Керчи.