Синие стрекозы Вавилона - Елена Хаецкая

Дядя в охотку послал проклятие коллегам и небрежно набросил на Мурзика одеяло.

— Так что мне с ним делать? — спросил я, понимая, что дядя сейчас сбежит и больше я его не дозовусь.

Дядя повернулся ко мне.

— Кормить бульоном. Следить, чтобы обязательно ел, пусть понемногу. Смазывать мазью, которую вам дали. Мазь еще осталась?

Я показал.

— Мало, — сказал дядя. — Прикупите в аптеке. Я выпишу рецепт. Смазывайте два раза в день. Повязки меняйте. Температуру не сбивайте. Только когда сердце отказывать начнет. Если через три дня не станет легче, вызовите гарантийную бригаду еще раз.

Он оставил рецепт и ушел, не закрыв за собой дверь.

Мурзик оказался двужильным. Я даже и не знал, как мне повезло с рабом.

Все то время, что он помирал, Цира жила у меня. Спала со мной в одной постели, но трахаться наотрез отказывалась. Говорила, что у нее кусок в горле застревает, не говоря уж обо всем остальном. Все остальное, надо понимать, тоже застревает.

Однако сидеть с Мурзиком, обтирать с него пот и поить его бульончиком отказывалась. Больше по тонким планам ударяла, стерва.

На третий день Мурзику действительно полегчало. Он увидел Циру, боязливо втиснувшуюся на кухню за чайником, и обрадовался.

— Цирка! — сказал он. — И ты здесь... А новости какие-нибудь есть?

— Да, — сказала Цира. — Есть, и к тому же важные. Ты встать можешь?

— Не знаю, — сказал Мурзик. — Сесть, вроде, могу.

И сел.

Я велел ему умыться и переодеться. Мурзик натянул на себя чистую тельняшку — едва ли не последнюю, ибо за время его болезни грязного белья накопился полный мешок — и, хватаясь за стены, прибрел в комнату. Я подвинулся, пуская его на диван. Цира — о диво! — сама подала чай. Правда, половину, косорукая, ухитрилась разлить.

Мы выпили по чашке в молчании. Потом Цира со значением сказала:

— Ну вот, теперь я покажу вам кое-что.

И упорхнула в прихожую.

Мы с Мурзиком переглянулись. Я пожал плечами.

— Понятия не имею, — ответил я на невысказанный вопрос моего раба. — Что ты, Циру не знаешь? Вечно у нее какие-то фейерверки...

По лицу Мурзика я понял, что Циру-то он, может быть, и знает, а вот фейерверков явно не видел...

Цира внесла в комнату свою сумочку. Сумочка выглядела изрядно раздувшейся. Меня всегда поражало, как много барахла можно напихать в самую микроскопическую дамскую сумочку.

Цира тряхнула волосами и расстегнула сумочку.

— Освободите столик, — распорядилась она.

Я сдвинул чашки на край. Цира осторожно выложила перед нами несколько глиняных табличек, совсем новеньких, незатертых и необколотых, и продолговатый футляр длиной в две ладони. Футляр был деревянный, обтянутый потертой замшей.

— Вот, — молвила Цира.

Я потянулся к футляру.

— Что это?

Она легонько пристукнула меня по руке.

— Не трогай пока что. Сперва послушайте таблички. Это древние тексты из храма Эрешкигаль.

— Древние? — усомнился я. — Не слишком-то древними они выглядят.

Цира метнула на меня уничтожающий взор.

— Неужели ты думаешь, что мне позволили бы взять из храма подлинники? Это ксерокопии.

Она бережно взяла первую табличку и начала читать.

Читала долго, и стихами, и прозой. Суть прочитанного сводилась к тому, что великий герой Энкиду носил в себе великую душу. И столь могуче было тело Энкиду, что не тяготила его великая душа. Но затем, после первой смерти Энкиду, обмельчали люди и меньше стали тела их. И разделилась душа Энкиду между двумя телами. Как и предполагала мудрая Цира.

А затем, с каждой новой эпохой человечества, все меньше и меньше становилось места в людской груди. Особенно усилилась тенденция к измельчанию после потопа. Вавилонское столпотворение также внесло известный вклад в этот процесс.

И все большее и большее число тел требовалось для того, чтобы вместить в себя душу Энкиду — некогда великую и цельную.

— Известно, что в конце эпохи Красного Быка таких вмещающих тел должно быть семь, — сказала Цира, откладывая третью табличку. Голос у нее немного сел от долгого чтения.

— Ничего себе... — прошептал Мурзик. — Сколько нас, оказывается...

— А вот это — самое интересное. — Цира поднесла к глазам последнюю таблицу. — Здесь говорится о будущем...

Ничего утешительного о будущем, естественно, не говорилось. Грандиозно — да, захватывающе — конечно. Но отнюдь не утешительно. Воистину, умалился человек и мыслит иными масштабами, вот и жутко ему от великого...

...И когда прозреют все, кто вмещает в себя частицу души героя, и когда обретут они в себе Энкиду, тогда соберутся вместе. И вместе уйдут в прошлую жизнь, в седую древность, в былое. И будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят [они] там Энкиду во всем его могуществе и силе. И возродятся [они] как Энкиду.

И так будет: когда в их час умрут все эти вместившие, сольются осколки великой души в единую великую душу, и вновь родится на земле герой Энкиду, и вернется эпоха богов и героев, и настанет новое царство, и водами радуги умоется Вавилон — столица мира и возлюбленная царств, и восстанет [он] в изначальном сиянии...

— Это что же получается — как все соединимся, значит, в едином, это... созерцании, так сразу и копыта отбросим? — спросил Мурзик.

— В их час умрут все вместившие душу Энкиду, — холодно проговорила Цира. — Чем ты слушал, Мурзик? Я только что читала...

Я взял у нее табличку и перечитал:

— Тут сказано: «Когда в их час умрут все вместившие»...

— Знать бы, еще когда это — «их час»... — задумчиво сказал Мурзик. — То есть, наш час, получается... Может, этот час как раз тогда и настанет, когда мы все соединимся в этом... в едином порыве...

— Может быть, — сказала Цира. — Ни одно древнее пророчество нельзя трактовать однозначно. В этом мудрость древних пророчеств.

— Хорошенькая мудрость, — проворчал я. — Никаких гарантий — и вся тебе мудрость... Как хочешь, так и понимай. А наебут тебя — получается, сам же и виноват, неправильно трактовал...

— Это тебе не ремонт телевизоров, Даян, — сказала Цира. — Древние пророчества гарантийных талонов не выдают. Зато они уважают твою свободу.

— Какую свободу-то? Хорошенькая свобода...

— Свобода выбора, — сказала Цира. — То, что является неотъемлемым качеством свободной личности. Будь пророчество однозначно, то и выбирать было бы нечего. То же мне, заслуга, выбрать одно из единственного...

Я пожал плечами.

— Не знаю... Как-то боязно... Ну, то есть, представь себе. Мы каким-то образом разыщем всех, в ком есть частица Энкиду. Соберем их вместе. Уверовать понудим. Всем эшелоном в прошлое отправим... И вот тут-то всем нам карачун и придет... Да-а, веселенькое дело — древние пророчества. Уверуешь в них, пойдешь на что-нибудь серьезное — и тут-то тебя и прихлопнет.

— А ты боишься умереть? — презрительно спросила Цира. — За свою жалкую индивидуальность трясешься? Тебе страшно возродиться вновь в качестве великого Энкиду?

— Так ведь... я буду там не один.

— Где — там?

— Ну... в Энкиду.

— А что, — решился вдруг Мурзик, — а давайте соберем всех, кто Энкиду. Мой господин дело говорит. Заставим их уверовать. Всех заставим. У нас в руднике и не в такое уверовывали, только заставить уметь надо... Сходим в прошлое... А коли помрем оттого... Да и что страшного-то в том, что помрем? Все ведь когда-нибудь помрем. А так хоть польза будет... Новое царство настанет, Вавилон радугой умоется... Только можно я, Цира, еще раз перед смертью с сотником перевидаюсь?

— Да ну вас, — обиделась Цира. — Развели трагедию со слезой. Будто не понимаете. Вы — избранники! Вы — Энкиду! Вам дана такая великая миссия — собраться вместе, умереть, чтобы возродиться великим героем и возродить Вавилон в изначальном блеске! Тут же не сказано, что вы этого не увидите. Напротив. Еще как увидите! Да вы же это и создадите! И будете счастливо жить в новом Вавилоне. В том Вавилоне, каким его задумывали боги! Столица мира, Возлюбленная Царств!.. Подумать — и то дух замирает...

— Ладно, — сказал я. — Что уж там... Что я, за родину умереть не готов, что ли? Показывай лучше, что в ящике.

— Индикатор, — сказала Цира. И раскрыла ящичек.

Там лежала согнутая под прямым углом серебряная проволока, усыпанная крошечными бриллиантами. В комнате даже светлее стало, так они сверкали и переливались. Проволока была насажена на маленькую рукоятку, выточенную из светлого ореха.

Мурзик полез было погладить бриллиантики толстым пальцем, но Цира не позволила.

— Засалишь, — сказала она. — Не трогай.

— Это — индикатор? — удивился я. — А где приборная доска?

— Это магический прибор, — высокомерно ответила Цира. — Здесь не нужна приборная доска. Мудрость предков, поклонявшихся подземной Эрешкигаль, была велика. Они не нуждались в искусственном интеллекте.

— В таком случае, как эта штука работает?