Высоцкий. На краю - Юрий Сушко

При этом, говоря о театральных постановках, Высоцкий неизменно повторял: «Мы». Мы взяли повесть, мы нашли хоралы, мы использовали музыку, мы придумали декорации…

Он мчался в Закарпатье, и в уме складывались строки, под стать обстоятельствам и настроению:

В дорогу — живо! Или в гроб ложись.Да! Выбор небогатый перед нами.Нас обрекли на медленную жизнь —Мы к ней для верности прикованы цепями…

Всего денек удалось выкроить на югославов, и то спасибо юбилею, — шеф пребывал в прекраснодушном настроении и разрешил кратковременную отлучку.

Это будет началом песни-монолога его героя, скованного немцами шофера. Такой сюжет за столом не придумаешь. В 44-м была такая история: фашистский танковый полк застрял без горючего, и немцы направили туда, в горы, колонну бензовозов. Водителями были русские военнопленные, прикованные к плите в полу машин цепями. Игра со смертью. Это — единственная дорога:

Мы не умрем мучительною жизнью —Мы лучше верной смертью оживем!

Из Ужгорода Владимир всего на пять дней выскочил на съемки своего эпизода в Черногорию. Легендарная страна, чудные люди. Услышанные здесь истории сами просились на бумагу:

Цари менялись, царедворцы,Но смерть в бою всегда в чести, —Не уважали черногорцыПроживших больше тридцати.

В Москве пересказывал — не верили. А знаете, что они говорят? «Наша страна — до Владивостока». Еще в 1904 году черногорцы объявили войну Японии, поддерживая Россию. Так японцы долго искали на карте, где эта Черногория? А к тому времени она только стала самостоятельным государством, ее на карте не было… Так что, до сих пор Черногория находится в состоянии войны с Японией… О них еще Пушкин писал: «Что за племя черногорцев?..»

Кстати, об Александре Сергеевиче. Была ведь потенциальная возможность не на сцене, а в кино сыграть роль великого поэта. В первоначальном варианте сценария «Звезда пленительного счастья» Пушкин присутствовал. Режиссер Владимир Мотыль даже говорил, что планирует на эту роль Владимира Высоцкого. Но ему мягко порекомендовали не делать этого. А там и эпизод исчез, и роль, естественно, тоже.

Но, как сказал поэт, пора, мой друг, пора, покоя сердце просит. Пора домой. Ничего, в августе они с Мариной еще вернутся сюда, в Югославию, на отдых. На бегу договорится.

А в Москве ждали проблемы — театральные, жилищные, песенные, все вперемешку. Впереди гастроли в Набережных Челнах, с жилкооперативом дело движется, но мучительно медленно. А вот с обязательствами перед друзьями надо разобраться. Сам же писал:«У меня долги перед друзьями…». Была там, правда, и вторая строчка: «Ау них зато — передо мной!»

Прежде всего, Славик Говорухин с его «Контрабандой». Мелодия для песни про острова-корабли вроде наклевывается. Со второй — пока никак. Надо ему чего-нибудь черкнуть подбадривающее, а то он совсем закиснет:

«Славик, а давай напишем ни про что и ни про кого. Будет называться:

Одесская киностудия

Сценарий

А дальше — 100 чистых страниц, а потом так и снимем

Фильм

А дальше — полтора часа черного ракорда и…

Конец

Здорово! Хотя очень похоже на весь наш теперешний кинематограф… Но я сейчас поеду на КамАЗ… потом всякие мелкие выезды, а потом в Одессу, надеюсь. Там и поговорим. Обнимаю тебя и целую».

В Набережных Челнах выяснилось, что Театр на Таганке вообще был первым театром, который туда добрался. Но опасения — мол, работяги не пойдут — оказались напрасными. Аншлаги чуть не похлеще московских. Впрочем, для таганских актеров это было делом обыденным.

Главным же открытием для всех стало осознание истинных масштабов безмерной любви этой не самой изысканной публики к Владимиру Высоцкому. Конечно, и до того сомнений в его известности, популярности ни у кого не возникало. Но то, что довелось почувствовать и увидеть воочию здесь…

Даже непревзойденный постановщик уличных массовых зрелищ Юрий Петрович Любимов подобного не ожидал: «В выходной день мы приехали на КамАЗ всем театром. Вышли и пошли по улице в дом, где нам надо было жить. Все строители открыли окна — улица длиной с километр — выставили магнитофоны, и звучали весь километр его песни на полную мощь. И он шел как Спартак, как гладиатор…»

Отчаянный и страстный, он входил в любой зал, в любую квартиру, зная, что обязательно победит. Они был и гладиатором, и ребенком одновременно.

Городское руководство, пользуясь случаем, попросило Любимова, кроме спектаклей, дать концерт. Мол, театр театром, а в концертах мы тоже разбираемся — у нас Зыкина выступала. Короче, давайте Высоцкого под кодовым названием «концерт театра на Таганке». Был сооружен колоссальный шатер — зал тысячи на три, со стенами высотой метров пять. Снаружи стены мгновенно обросли лестницами, так что полон был не только зал, но и эти высоченные стены. «Все хотели культурного развития, — рассказывал Смехов. — А мы, как и обещали, решили выставить лучшие силы. Вышла «известная по многим кинофильмам» Демидова, стала читать Блока. В зале — мрачный скепсис. Ушла. Следующий — не приняли. Ушел. Выхожу я — мне уже прямо говорят: «А-а! Уходи отсюдова…» Мне показалось это хамством. И вдруг вышел Володя, отодвинул меня и наступила не просто тишина… Они словно вобрали в себя всю свою предыдущую жизнь — одним движением диафрагмы, одним вдохом, — они увидели Его… Ион сказал — совсем другим тоном, чем мы привыкли слышать: «Если вы, такие-сякие (он им интонационно уточнил), сейчас же замолчите, я вас уважать не буду, выступать не буду, потому что вы сейчас обидели не только моих ближайших друзей, но и артистов высочайшего класса. Вы обидели…» И перечислил одного, другого, третьего… И нам: «Ребята, продолжаем…» Тишина настала мертвая, все чуть не плакали от расстройства, и л и ц а стали видны!

Ну, прочел я Маяковского, потом пел Золотухин. Но, чувствую, в зале хоть и молчат, но идет оттуда какой-то такой напор: давай-давай, быстрее, слышали уже, знаем, дальше. А потом вышел Володя. Я даже не стал его особенно и объявлять — сказал: «Теперь выступает Вла…» — и дальше лавина аплодисментов, криков! Мы приросли с Золотухиным к кулисе и смотрели…

Дело даже не в том, что понимали его по-разному, и даже не в том, что понимали вообще… Внешне реакция на его песни выражается в каком-то рефлексе, «балдежном» состоянии — от одного звука его голоса. Но причина-то, конечно, глубже, чем «свой парень», мужественный и все такое… Есть, видимо, какая-то всечеловеческая потребность дышать воздухом жизни. А в его песнях есть этот воздух. И, помимо мыслей, в них заложенных, есть какой-то трудно понимаемый рационально витамин. Мужикам он придает потребность оставаться мужиками, женщинам, детям, старым и молодым он дает этот витамин, веру в жизнь и в необходимость оставаться человеком до конца…