Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2 - Генри Райдер Хаггард

Сэр Генри возразил на это, что королева действительно не походила на себя в этот день; тут она бросила на него такой взгляд, который мог уколоть не хуже ножа!

Инцидент был исчерпан. После ужина Нилепта пожелала устроить нам экзамен и осталась довольна результатом. Она предложила дать нам урок, особенно сэру Генри, и мы нашли этот урок очень интересным.

Все время, пока мы разговаривали, или, вернее, учились разговаривать и смеялись, Зорайя сидела в своем резном кресле, смотрела на нас и читала на наших лицах, как в книге, время от времени вставляя несколько слов и улыбаясь своей загадочной улыбкой, похожей на луч солнца, подкравшийся сквозь мрачное облако. Близ Зорайи сидел Гуд, благоговейно взирая на нее сквозь монокль, потому что он серьезно влюбился в эту мрачную красоту, тогда как я всегда побаивался ее. Я часто наблюдал за ней и решил, что под видимой бесстрастностью в душе она глубоко завидовала Нилепте. Я открыл еще, и это открытие испугало меня, что Зорайя также влюбилась в сэра Генри. Конечно, в этом я не был уверен. Нелегко прочесть что-либо в сердце холодной и надменной женщины, но я почуял кое-что, как охотник чует, в какую сторону подует ветер.

Прошло еще три месяца, в это время мы достигли значительных успехов в языке зу-венди.

Мы приобрели также любовь населения и придворных, завоевав себе репутацию людей ученых.

Сэр Генри показывал им, как приготовлять стекло, в котором они нуждались; с помощью старого альманаха, который был у нас с собой, мы предсказывали разные изменения погоды и неба, совершенно неизвестные туземным астрономам. Мы объяснили собравшимся около нас людям устройство паровой машины и много разных вещей, которые приводили их в удивление. За это мы удостоились больших почестей и были назначены начальниками отряда телохранителей сестер-королев, причем нам было отведено специальное помещение во дворце и дано было право голоса в вопросах национальной политики.

Как ни ясно было над нами небо, на горизонте собиралась большая туча. Конечно, никто не упоминал теперь об убитых бегемотах, но трудно было предположить, чтобы жрецы забыли наше святотатство. Наоборот, подавленная ненависть жрецов разгорелась сильнее, и то, что было начато из простой нетерпимости и изуверства — закончилось ненавистью, вытекавшей из зависти. В Стране Зу-венди жрецы пользовались большим почетом. Наш приезд, наши познания, наше оружие, наконец, все то, что мы объясняли и рассказывали народу, произвели глубокое впечатление на образованных людей в Милозисе и значительно понизили престиж жрецов. К большому их огорчению, нас очень полюбили здесь и очень нам доверяли.

Это доверие сильно восстановило против нас всех жрецов.

Кроме того, Наста сумел настроить против нас некоторых сановников, неприязнь которых готова была разгореться опасным пламенем. Наста много лет считался кандидатом на руку Нилепты, и хотя шансов у него было мало, но все же он не отчаивался.

С нашим появлением все изменилось. Нилепта перестала улыбаться ему, и он скоро отгадал причину. Обозленный и возмущенный, он обратил все свое внимание на Зорайю, но решил, что легче взобраться на отвесный склон горы, чем заслужить благосклонность мрачной красавицы.

Две-три ядовитых насмешки над его ветренностью, и Зорайя окончательно отвернулась от него. Тогда Наста вспомнил о тридцати тысячах диких, вооруженных мечами людей, которые по его приказанию готовы пройти через северные горы и, без сомнения, с удовольствием, украсят ворота Милозиса нашими головами. Но сначала он пожелал еще раз просить руки Нилепты — перед всем двором, после торжественной ежегодной церемонии провозглашения законов, изданных королевами в течение года.

Нилепта узнала это и отнеслась довольно небрежно, но за ужином накануне церемонии дрожащим голосом сообщила нам об этом.

Сэр Генри закусил губу и насколько мог старался подавить свое волнение.

— Какой ответ будет угодно королеве дать великому Насте? — спросил я шутя.

— Какой ответ? — ответила Нилепта, грациозно пожав плечами.

— О Макумазан! — Она заимствовала у старого зулуса наши имена.

— Я сама не знаю, что делать бедной женщине, когда жених грозит мечом завоевать ее любовь! — Из-под своих длинных ресниц она бросила быстрый взгляд на Куртиса. Затем мы встали из-за стола и перешли в другую комнату.

— Квотермейн, одно слово! — сказал сэр Генри. — Послушайте! Я никогда не говорил об этом, но вы, наверное, догадались. Я люблю Нилепту. Что мне делать?

К счастью, я раньше более или менее задумывался над этим вопросом и был готов дать нужный ответ.

— Вы, Куртис, должны поговорить с Нилептой сегодня ночью! — сказал я. — Подойдите к ней и шепните, что просите прийти в полночь к статуе Радемеса, в конце большого зала. Я буду сторожить. Теперь или никогда, Куртис!

Когда мы вошли в комнату, Нилепта сидела, сложив руки, с выражением печали на милом лице. Несколько в стороне от нее Зорайя и Гуд тихо разговаривали между собой.

Было поздно. Я знал, что скоро, согласно своей привычке, королевы уйдут к себе, а сэру Генри не удавалось сказать Нилепте ни одного слова. Хотя мы часто видели царственных сестер, но они постоянно были вместе. Я ломал голову, придумывая, что бы сделать, Как вдруг меня осенила блестящая мысль.

— Угодно ли будет королеве, — сказал я, низко склонившись перед Зорайей, — что-нибудь спеть нам? Наши сердца жаждут послушать твое пение! Спой нам, Царица Ночи! — (Царицей Ночи прозвал Зорайю народ).

— Мои песни, Макумазан, не облегчат сердца! — ответила Зорайя. — Но если ты хочешь, я буду петь!

Она встала, подошла к столу, на котором лежал инструмент, что-то вроде лютни, и взяла несколько аккордов. Вдруг, словно из горла птицы, полились звуки ее глубокого голоса, полные дикой нежности, страсти и печали, с таким тоскливым припевом, что кровь застыла в моих жилах. Серебристые ноты лились и таяли вдали и снова нарастали и оживали, тоскуя мировой печалью, оплакивая потерянное счастье. Это было чудное пение; хотя мне некогда было слушать его, я все-таки запомнил слова и перевел их, насколько можно перевести эту своеобразную песню.

Песня Зорайи

Горемычная птица, потерявшая дорогу во мраке,

Рука, бессильно поднятая перед лицом смерти.

Такова жизнь! Жизнь, страстью ее дышит моя песня!

Песнь соловья, звучащая несказанной нежностью,

Дух, перед которым открыты небесные ворота,

Такова любовь! Любовь, которая умрет, если ее крылья разбиты!

Грозны шаги легионов, когда звуки труб сзывают их,