Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

Все тайны ночи открылись ему. Он спокойно затянул пряжку своей портупеи, удостоверился, что эфес шпаги у него под рукой, потом сел возле Понти, оставив женевьевца, у которого Кастиль после ухода Бриссака спрашивал еще объяснений.

Вдруг раздался быстрый галоп, громкий и звучный голос, как звук трубы, закричал:

— Граф де Бриссак! Здесь граф де Бриссак?

В ту же минуту молодой человек, покрытый потом и вымоченный дождем, спрыгнул со своей лошади и устремился в караульню, крича:

— Граф де Бриссак!

— Я здесь, — сказал губернатор.

— Я прислан герцогиней; неприятельская кавалерия показалась в окрестностях.

— Ла Раме! — закричали Эсперанс и Понти, вскочившие при звуке этого голоса и очутившиеся лицом к лицу с адъютантом герцогини.

— Они здесь! — воскликнул ла Раме, побледнев, как привидение.

Вся караульня бросилась к ружьям и к алебардам. Милиционеры вооружились в один миг. На всех лицах выражались ненависть и воинская отвага.

— Господа! — закричал ла Раме, указывая на своего врага, который жался к Эсперансу. — Этого человека зовут Понти, это королевский гвардеец. Измена!

— Негодяй! — прошептал офицер милиции, ударив ла Раме кулаком по голове.

— Кавалер де Крильон! — заревел тот.

При страшном имени Крильона дон Хозе, испанцы и вся караульня заревела от страха и от бешенства. Все указывали друг другу на милиционного офицера, все приготовляли оружие.

— Ну да, я Крильон, — сказал кавалер громким голосом, бросая далеко от себя смешной шлем, закрывавший его голову, — я храбрый Крильон! Ко мне, мои гвардейцы, и мы посмотрим!

Говоря эти слова, он схватил шпагу, эту страшную шпагу, которая, выдернутая из ножен, как будто разделила башню на два куска, как молния разделяет тучу. Позади него и возле него маленький отряд составился так регулярно и так самоуверенно, что испанцы отступили на средину залы.

Женевьевец, холодный и бесстрастный, вытолкал вон Бриссака, который вытащил шпагу, как другие, и запер огромные запоры двери караульни. Потом он прислонился к этой двери, опираясь обеими руками о топор, который он снял с этой двери.

— Караульте окно, — сказал он Эсперансу, который тотчас побежал в ту сторону.

— Шестьдесят против двенадцати! — закричал дон Хозе, указывая своим людям на горсть французов, загораживавших ему дорогу.

— Двенадцать против шестидесяти! — закричал Крильон голосом ревущего льва. — Помните, дети, ни один из этих негодяев не должен живой выйти из башни, потому что это помешает въезду короля. Эсперанс, я обещал показать вам Крильона на проломе, смотрите!

Залп испанских ружей вонзил пули в стены. Крильон и его гвардейцы бросились на землю плашмя и поднялись проворно, как леопарды.

— Теперь, — сказал кавалер, — вперед! Они наши!

Он бросился; его сверкавшие глаза выбрали двух человек для двух первых ударов шпаги. Два человека повалились к его ногам. Когда его гвардейцы и он сошлись в дыму, десять испанцев лежали на полу, все пораженные в горло и в сердце, все убитые. Ни один француз не был ранен.

Ла Раме среди испанцев имел в руке шпагу, так же как и другие, но он еще не наносил ударов; будто это страшное зрелище лишило его рассудка, он оставался неподвижен и не мог привыкнуть к этому ужасному положению.

Понти звал его, с ругательствами произнося его имя; он не отвечал.

Дон Хозе опять повел своих на атаку; этот смешной сеньор бывал иногда храбр, но в этот день он дрожал, как всякий зверь, чующий льва. Его отряд опять наткнулся на шпаги гвардейцев, опять повалились мертвые, запах крови и пороха сгустился под мрачными сводами башни. Дон Хозе упал с разрубленной годовой. Испанцы колебались.

— Пойдем мы, если они не идут! — закричал кавалер, принимая наступательное положение, и снова напал на испанцев. Одни, вне себя от испуга, старались отворить запоры двери, но находили там безмолвного женевьевца, который убивал их топором; другие подбегали к окну, где Эсперанс поражал их ударами шпаги; третьи цеплялись за решетку бойницы; четвертые умоляли победителя, бросая оружие.

Ла Раме, видя себя погибшим, принял свирепое намерение: он три раза отступал перед дверью, защищаемой женевьевцем, бросился к окну, скрестив шпагу с Эсперансом, потом вдруг, притворившись, будто ранен, упал. Великодушный Эсперанс поднял свою шпагу. Тогда ла Раме схватил его за ноги и уронил на пол.

В это время другие раненые отворили окно и бросились в Сену, получив дорогой новые удары. Взбешенный Понти бросил все, чтобы лететь на помощь к Эсперансу; он искал в этих двух телах, перевившихся и катавшихся по полу, место, куда вонзить шпагу, но как поразить врага, не ранив друга? Только одни головы можно было узнать в этой страшной луже крови. Понти уловил минуту, когда голова ла Раме ясно обозначилась, и ударил по ней эфесом своей тяжелой шпаги. Негодяй, оглушенный, выпустил Эсперанса, тот приподнялся. Оба, и Понти, и он, схватили бесчувственного врага и выбросили его в окно. Потом они бросились в объятия друг друга, прошептав:

— На этот раз он умер.

С этой минуты битва превратилась в резню. Немногие оставшиеся раненые были выброшены тем же путем, и Крильон, облитый потом и кровью, мог отдохнуть со своими гвардейцами на куче трупов.

— Теперь четыре часа, и, кажется, вот его величество, — спокойно сказал брат Робер.

Он отворил дверь караульни. Послышались трубные звуки королевской армии у Новых ворот. Брат Робер топором разрубил дубовые доски, поддерживавшие цепи подъемного моста, и этим же самым топором отпер тяжелые ворота, затрещавшие на своих петлях. Всадник, с белым шарфом на кирасе, с лучезарной физиономией, со сверкающими глазами, подняв руки к небу, первым въехал на подъемный мост.

— Я здесь! — вскричал он. — Слава Господу, защищающему Францию!

— Да здравствует король! — сказал взволнованный и торжественный голос женевьевца, державшего ворота, в которые устремился всадник, дрожавший от радости.

— Да здравствует король! — повторили на пороге караульни Крильон и его гвардейцы, махавшие своими красными шпагами.

Генрих Четвертый въехал таким образом в свой город, и его глаза, потемневшие от радостных слез, напрасно искали друга, который отворил ему ворота.

Брат Робер опустил капюшон на глаза и медленно пошел по дороге в свой монастырь.

Глава 35

СРОК ПЛАТЕЖА

Видя, что ла Раме не возвращается, и думая, что тревога была фальшивая, герцогиня Монпансье легла спать в три часа утра, очень утомившись за ночь. Отпустив своих женщин и своих капитанов, она спала как простой солдат.