Рисунки на крови - Поппи Брайт

Тут Тревор опустил голову и вонзился зубами в выступ мышцы между шеей и плечом Заха.

Боль была неимоверной, горячей. Зах чувствовал, как новая кровь тонкой струйкой бежит по его ключице и вниз по груди, почувствовал, как извиваются и рвутся мышцы, услышал собственный крик, потом рыдания. Он попытался ударить Тревора локтем в грудь, но, подняв его в воздух так, что ноги не касались пола, Тревор потащил его в ванную.

Он уносит меня в свой ад, подумал Зах, он собирается меня там съесть. Он собирается разорвать меня на части в поисках магии внутри меня, но он не найдет ничего. Потом он выполнит условие петли и убьет себя. Какая дурацкая глупая программа…

Тревор пинком закрыл за собой дверь. В маленькой комнатенке было темно. Если не считать осколков зеркала в ванне, которые, словно засасывая в себя свет, заражали его тошнотворными красками и пригоршнями кидали назад о лепрозорные потолок и стены. Рукомойник был черным от крови. Зах спросил себя, может, и сперма тоже здесь, высохшая до прозрачной маски.

Боль в плече немного утихла. Зах перестал барахтаться. У него кружилась голова, все казалось таким далеким… хватка Тревора подпирала ребра, вдавливала их внутрь, от чего трудно было дышать. Он умрет прямо сейчас. Ощущения боли и разъединения станут последним, что он когда-либо испытает, эти мимолетные панические мысли станут последними, что придут ему в голову.

Дрянная, черт набери, дурацкая программа…

Тут Тревор ткнул его лицом в стену, и Зах наконец отключился.

Податливая плоть у него под руками, жаркая от страха, липкая от пота и крови. И уже пахнущая небесами.

Беспомощные кости – его, чтобы сломать, беспомощная кожа – его, чтобы разорвать, сладкая красная река – его, чтобы испить. Ему надо это сделать. Ему надо знать. Глазами и руками, всем своим телом он должен видеть.

Тревор затолкал Заха в пространство между унитазом и раковиной, в свое пространство. Он царапал грудь Заха ногтями, прорывая борозды в этой гладкой белой коже. Кровь сверкала, переливаясь, у него на руках, забрызгивала лицо. Он приник губами к этому дождю, принялся жадно лакать его, потом впился в кожу зубами. Это было просто. Это было так верно. Это было так красиво.

Руки Заха поднялись, попытались оттолкнуть голову Тревора, но силы в них не осталось. Тревор задвинул его дальше в угол, в паутину, почувствовал, как во все стороны разбегаются крохотные многоногие твари. Он провел языком по длинным неглубоким ранам, которые оставили его ногти на груди Заха. На вкус они были как соль и медь, как сама жизнь и само знание.

Он погладил впадину Закона живота. Все щедрые тайны тела – в колыбели между тазом и хребтом. Он по локти погрузит руки туда. Он засунет пальцы под грудную клетку и пальцами заставит биться сердце. Он найдет источник жизни и проглотит его целиком.

– Трев? – сказал Зах. Его голос был слаб, тонок как бумага, едва слышен. – Тревор? Я не могу тебе сопротивляться. Но если ты собираешься убить меня, пожалуйста, скажи мне, почему?

Тревор сомкнул зубы на мочке уха Заха и потянул. У него мелькнула мысль: каково будет почувствовать, как мягкая маленькая масса скользит вниз по горлу.

– Почему что?

– Почему боль лучше, чем любовь? Почему ты скорее убьешь меня ради острых ощущений, чем попытаешься жить со мной? думал, ты храбр, но это довольно трусливое дерьмо.

Слезы бежали из угла глаза Заха, стекали в тонкие волоски у него на виске. Тревор проследил их соленую дорожку до угла глаза, провел кончиком языка по веку, нежно пососал глазное яблоко. Оно лопнет у него во рту, как карамелька. Интересно, будет ли эта поразительная зелень мятной на вкус?

– Чтобы увидеть все, – прошептал Зах, – нужно быть живым. Убив меня, ты и сам умрешь. Скажи, что ты не умрешь.

Может, он и умрет. Конечно, он умрет. Но разве он не знал всегда, что такова будет последняя страница комикса? Распятие и миросожжение. Ведь так должна закончиться его жизнь? И разве она не стоит того?

Но внезапно Тревор вспомнил то, что сказал ему Бобби в другой комнате другого дома. Птичья страна – машина, смазанная кровью художников.

Он опустил взгляд на Заха. Из раны на голове кровь текла по лицу Заха толстыми черными ручейками. Кровь струилась из ноздрей и разорванного рта. На левом плече красовался ярко-красный ком, на правом – отпечатки зубов с запекшейся в них кровью. Его грудь из стороны в сторону расчерчена неистовыми красными царапинами. Там, где не было порезов или синяков, кожа была абсолютно белой. Его взгляд не отпускал Тревора. Выражение лица зависло где-то между крайним ужасом и абсолютной безмятежностью.

– Чего бы ты ни хотел, – сказал Зах, – тебе решать.

Эти слова разом вырвали Тревора из его транса о разрывании плоти и желании заползти в чужое тело, дабы узнать его тайны. Потому что это не просто тело, вдруг осознал он. Это не загадка и не пособие по анатомии, и не источник мистического знания, это – Зах. Красивый мальчик, который сегодня выделывался и подвывал на сцене, умник, преступник и анархист, щедрая душа, его лучший друг, его первый любовник. Не коробка с игрушками, которые можно порвать, не редкое лакомство, в которое вгрызаются и поглощают, пока оно не остыло.

И Зах прав. Что бы ни сделал сейчас Тревор – это его собственный выбор, и с последствиями этого выбора ему придется жить, пока он не умрет, даже если жить ему останется каких-то несколько минут. И если он умрет, он что, отправится в Птичью страну? Он подумал о Бобби, навсегда одиноком с двумя исковерканными телами. Что, если его уделом станет ловушка вечности в этом доме с собственным мертвецом для компании?

И все же Бобби вложил ему в руку молоток и сказал пойти узнать, каково это.

Тревор вообразил себе новенький хрусткий протокол вскрытия: Захария Босх, место жительства: неизвестно, 19 лет… Причина смерти: тупой удар, потеря крови, экзентерация… способ смерти: убийство…

Так это его отец теперь считает искусством? Или Птичья страна снова жаждет крови для смазки?

Он оттолкнулся от Заха, прочь из этого тесного пространства между раковиной и унитазом. Он посмотрел на свои руки, и на мгновение ему подумалось, что они залиты кровью Заха, что он запустил их глубоко в Заховы внутренности, что он действительно проделал все это и очнулся слишком поздно. Если у меня вообще есть талант… Если у меня осталось хоть на грош какого-то таланта, какого-то дара, услышал он голос отца, теперь они твои.

Отвали, подумал он. Я не стану делать за тебя твою грязную работу.

Отвернувшись от Заха, он шагнул в ванну. Битое стекло заскрипело и завизжало под его босыми ногами. Тревор глядел в осколки зеркала, в роящиеся в них краски.