Буддист-паломник у святынь Тибета - Гомбожаб Цыбиков

Со всеми предосторожностями мы подъехали очень близко и, оставив монгола с лошадьми, я с Сонамом поднялись к верхушке песчаного вала и оказались на расстоянии саженей 40 от яка. Это был также громадный бык. Он не знал, по-видимому, людей, потому не заподозрил нас и скоро лег. Стрелять в лежачего очень неудобно. Тогда, приготовивши ружье, стали издавать сначала тихие звуки, чтобы бык встал. Животное, по-видимому, не слышало; усилили звуки, наконец стали кричать, животное и ухом не ведет. Тогда я предложил Сонаму спуститься к лошадям и, севши на одну из них, показаться яку издали. Завидев Сонама, як продолжал лежать спокойно и жевать свою жвачку. Только усиленные крики и помахивание плетью заставили, наконец, ленивого яка подняться, и тогда я выстрелил. Пуля попала в переднюю ногу, но як продолжал стоять.

Я тем временем спустился к лошади и, сев на нее, поднялся на край оврага, чему последовал и спутник-монгол. Теперь, обезопасив себя в случае нападения более быстрым бегом наших лошадей, мы решили добить его с лошадей. Для этого заняли места по трем сторонам. Озлобленный як махал головой, высовывал язык и издавал своеобразный звук: он готовился к борьбе. Я сделал с лошади второй выстрел, но неудачный. Як кинулся в мою сторону, тогда стал подъезжать к яку Сонам с громким криком. Як остановился, обернулся в его сторону и бросился затем по направлению к нему. Сонам повернул лошадь, на выручку явился третий из нас и проделал то же, что и Сонам. Озадаченное животное снова остановилось и подставило свой бок моему третьему выстрелу, который был более удачен. Тогда это громадное животное уже остановилось совершенно и проделывало только враждебные знаки.

Еще два выстрела, животное задрожало и свалилось. Сонам поспешил вырвать при жизни его пучок шерсти со лба, говоря, что она предохраняет от опасности при нападении диких зверей. Затем он выхватил мое ружье и стал его угощать кровью из ран. Угощение это состояло в том, что он прикладывал дуло к свежей ране, мазал кровью приклад и курок. Когда я спросил его, зачем он это делает, монгол удивился моему незнанию этого обычая охотников милаху. Он верил, что ружье жаждет крови и чем чаще пьет горячей крови, тем более делается метким на охоте. Обычай этот, без сомнения, есть остаток еще более древнего обычая первобытного человека – пить теплую кровь убитого на охоте животного.

За наступлением позднего времени мы не могли снять шкуры и оставили убитого яка на месте, но для того, чтобы ночью не съели его звери, Сонам снял верхнюю одежду и прикрыл ею труп. Я же отрезал себе на память пушистый хвост его. Прибыв в лагерь, сообщили о добыче. Следующим утром выслали вперед четверых людей снять шкуру или, вернее, добыть мяса. Когда мы дошли до этого места с вьюками, все было уже готово. Но як оказался чрезвычайно старым, потому очень сухим после недавнего периода любовных похождений. Этим объясняется вчерашняя его невнимательность к звукам: вероятно, под старость портятся у этих животных и слух, и зрение. Все же спутники были рады добыче мяса и взяли опять по столько, сколько могли везти.

Далее уже не было снова ни одной удачной охоты. Мы еле-еле двигались вперед. Животные уставали, некоторые яки совершенно захромали. Хромали и лошади, потому что цайдамцы не подковывают их. Многих животных пришлось побросать. Наконец, 3 ноября, достигли местности Хара-нур на юго-западной стороне перевала Нарин-цзуха.

4 ноября дневали и стали обсуждать дальнейший путь. Обстоятельства были в следующем виде. До края населения Цайдама оставалось четыре перехода. Два первых перехода были почти без травы, но с водой, а два последних совершенно безводны и без всякой растительности.

Изнуренные животные еще могли сделать два первых перехода, но об остальном пути нечего было и думать. Животных можно было бы прогнать через эту местность лишь совершенно свободными, и то с большим риском. Поэтому решили оставить здесь часть каравана с яками и отправить вперед к тайчжинарам двух пеших людей для найма верблюдов и высылки их нам навстречу. Снаряжены были два халхасца, которые и отправились в путь сегодня утром.

5 ноября мы оставили яков и вьюки с тремя людьми с тем, чтобы через четыре дня, т. е. 9 ноября, они тронулись в дальнейший путь. 11-го числа на краю песчаной безводной полосы их должны были встретить посланные навстречу. Остальные, в том числе и я, захватив всех лошадей и легкие вьюки, отправились в путь, чтобы поскорее снарядить подводы навстречу. Перевал Нарин-цзуха невысок со стороны Хара-нура, но чрезвычайно крут и высок в противоположную сторону. Ущелье, носящее название Нарин-цзуха (Узкий ров), весьма каменисто. Дорога то круто спускается в овраги, то поднимается. Движение весьма затруднительно.

7 ноября подошли к краю песков. Здесь были последние ключи, которыми изобилует это ущелье в своей верхней части. Тут растут в изобилии кусты деревца балага.

8 ноября встали в полночь и, запасши льду и дров, двинулись в дорогу. Когда настал день, мы очутились среди песчаной долины, окаймленной бесплодными каменистыми горами. Около полудня остановились среди песков и, сварив чай, напились. То там, то здесь были видны кости животных, не вынесших этого пути. Еще утром одна лошадь была брошена нами. В дальнейшем пути пришлось оставить еще двух. Лошади от голода жадно бросались к черневшим кучкам помета своих товарищей, проходивших раньше, и поедали их с большим аппетитом. Под вечер мы с трудом выехали на край травы, где были и первые юрты тайчжинаров.

10 ноября были отправлены подводы, которые 14 ноября и доставили оставленный караван в целости, если не говорить о двух яках, брошенных среди пустыни. Як очень упрям. Когда он устанет, то ложится на пути и ни за что не встает. Если его бить и понуждать вставать, то, поднявшись, он кидается на человека и неуклюжего может поднять на рога. Но, однако, и это вымещение злобы возбуждает в нем лишь минутную энергию, и он снова ложится через десяток шагов. Тогда лучше снять вьюк, если был на нем таковой, и оставить. Удаляющиеся товарищи нисколько не трогают его, и он здесь же находит свою могилу.

Последующие дни прошли в переговорах с Сэнгэ-заланом (или зайсаном – он носил оба титула) и другими, не выполнившими своего условия. Все они хитро принимали вину на себя и сваливали отчасти на тангута-пастуха в Нак-чу, который плохо содержал их лошадей. Они говорили, что их лошади совершенно изнурились, идя свободными, и что многих пришлось бросить на плоскогорье. Этим давали знать, что было только счастье от оставления ими нас, потому что это послужило причиной покупки яков, на коих мы добрались благополучно, чего не было бы, конечно, если бы пошли на их изнуренных лошадях. Все же я хотел пожаловаться на них князю, для чего просил свидания с последним. Он пригласил меня 16 ноября. Сэнгэ доставил двух лошадей для меня и моего спутника-бурята. Мы поехали.