"Две жизни" (ч. I, т.1-2) - Конкордия Антарова (Кора)

— Всегда кажется, что переменились люди, которых видим, потому что в самом себе перемену человек замечает с трудом. И только если что-нибудь огромное входит в его жизнь, — только тогда он отдаёт себе отчёт, как он переменился, как выросли его силы и освободился дух.

Вы, Жанна, кажетесь мне не только изменившейся, но вы точно сгорели; и вместо прежней Жанны я вижу страдающее существо. Что с вами, дорогая? Ведь нет никаких причин так тосковать и плакать, — нежно целуя крохотную, детскую ручку Жанны, сказал я.

— Ах, если бы вы знали, вы бы не целовали этой руки, — вытирая катившиеся слёзы, ответила мне Жанна. — И перед князем я виновата, и перед Анной, и перед И., ах, что я только наделала и как мне теперь всё это исправить? — сквозь слёзы бормотала бедняжка. — Я бы уже была здорова, если бы раскаяние меня не грызло. Нигде не нахожу себе покоя. Только когда лежу в кровати, — может, от полога, которым доктор И. закрыл мой уголок, веет на меня успокоением. Когда мне бывает очень плохо, я прижмусь к нему лицом — и станет на сердце тихо!

Я случайно взглянул на Анну и поразился перемене в ней, Склонившись вперёд, глядя неотрывно на Жанну, точно умоляя её замолчать, она сжимала в руках работу, а слёзы капали на её грудь одна за другой. Я понял, какая мука была в ней, как она оплакивала предназначавшийся ей и не полученный хитон, наш отъезд без неё и своё неверное в эту минуту поведение.

— Анна, — крикнул я, не будучи в силах выдержать её муки. — Отсрочка — не значит потеря. Анна, не плачьте, я не в силах видеть этих слёз; я знаю, что значит в тоске безумно рыдать, словно на кладбище.

Не думайте сейчас о себе. Думайте об Ананде; о том огромном горе, разочаровании и ответе его за вашу ошибку, которые легли на него, — упав перед ней на колени, говорил я. — Скоро, сейчас, Ананда и И. придут сюда. Неужели возможно встретить их таким убийственным унынием, после того как они проводили сэра Уоми? Неужели любовь, благодарность и радость, что они живут сейчас с нами, могут выражаться только в слезах о себе.

— Встаньте, Левушка, — обнимая меня, сказала Анна. — Вы глубоко правы. Только горькая мысль об одной себе заставила меня опять плакать. А между тем, я уже всё поняла, и всё благословила, и всё приняла.

Сядьте здесь возле меня на минуту, дружок Левушка. Поверьте, я уже утихла внутри. Это отголосок бури, с которым вы вовремя помогли мне справиться. Много лет я думала, что в сердце моём живёт одна светлая любовь. Я убедилась, что там ещё лежала, свернувшись, змея ревности и сомнений.

Слава Богу, что она развернулась и раскрыла мне глаза. Ананда получил удар, но всё же смог удержать меня возле себя так, чтобы я не выпустила его руки из своей. Вы напомнили мне, что мои слёзы задевают всё его существо, что он их ощущает, как слёзы гноя и крови. Я больше плакать не буду; вас благодарю за ваши слова, они помогли мне.

Она вытерла глаза, подошла к Жанне и, нежно её обняв, вытерла и её слёзы платком сэра Уоми.

Надрыв, который я пережил, почти лишил меня чувств. Я неподвижно сидел в кресле; сердце моё билось, как молот; в спине, по всему позвоночнику точно бежал огонь; я с трудом дышал и, как мне казалось, падал в пропасть.

— Левушка, ты всех здесь напугал, — услышал я голос Ананды и увидел его возле себя. — Выпей-ка вот это; я думал, что ты сильнее; а ты всё ещё слаб, — и он подал мне рюмку с каплями.

Вскоре я совсем пришёл в себя, спросил, где И., и узнав, что он прошёл к Строганову и вскоре тоже будет здесь, совсем успокоился.

Я обвёл всех глазами, заметил, что Хава пристально смотрит на меня, в то время как все остальные имеют смущённый вид. Я взял руку Ананды, неожиданно для него поднёс её к губам и сказал:

— Простите мне, Ананда, Я немного половиворонил, чем всех расстроил и привёл в такое состояние, что они теперь больше похожи на утопленников. Вот, вы тоже думали, что я крепче; и я обманул ваше доверие. Это мне очень больно; я постараюсь быть сильнее. Но ведь это всё пошло от вашей дервишской шапки, — улыбнулся я.

— Нет, мой мальчик, ничьего доверия ты не обманул. И никто здесь не мог обмануть и не обманул меня. Всё, что вышло не так, как я предполагал, совершилось только потому, что я был в старинном долгу и хотел поскорее вернуть его сторицей. Я не понял, что не следует так ускоренно двигать людей вперёд. Зов даётся однажды; я же дал его дважды, за что и понесу теперь ответ.

Я не всё понял. Какой, когда и зачем даётся зов? Но я понял, что он дал его вторично Анне и что этого не надо было делать.

Голос Ананды — и всегда неповторимо прекрасный — нёс в себе на этот раз такую нежность, утешение, такую простую доброту, что все утихли, всем стало легко, чисто, радостно. Лица у всех прояснились и стали добрыми. Каждый точно вобрал в себя кусочек энергии самого Ананды, и когда через некоторое время вошли И. и Строганов, — ни на одном лице уже не было ни тени уныния и слёз.

Разбившись кучками, я и Жанна, князь и И., капитан и Строганов, Анна и Ананда, — все как будто окрылённые и обновленные, обменивались простыми словами; но слова эти получали какой-то новый смысл от сияния и мира в каждом сердце.

— Друзья мои. Через день нас покинут капитан и Хава. Завтра мне хотелось бы, прощаясь, угостить их музыкой. Можно ли располагать вашим залом, Анна? — спросил Ананда.

— Как можете вы спрашивать об этом? Ваши песни и игра всем несут столько счастья! Мне же сэр Уоми велел играть и петь людям как можно больше. А уж о восторге музицировать с вами я и не говорю, — ответила она.

Перерыв в работе закончился. Радуясь завтрашней музыке, мы покинули магазин, где с его хозяйками остался только Борис Федорович.

И. с Анандой и князем не смущались зноем и шли довольно быстро, оставив нас с капитаном далеко позади. Я еле двигался; зной, к которому я ещё не привык, всего меня истомил, а капитан остался вместе со мной, желая что-то сказать. Когда расстояние между нами и нашими друзьями увеличилось настолько, что расслышать нас было нельзя, он сказал:

— У меня к вам просьба. Я получил сейчас из дома так много денег, что мне их некуда девать. Я хочу часть отдать Жанне — с тем условием, чтобы она никогда не узнала, кто их ей дал. Я знаю, что И. обеспечил ей первые годы работы; знаю и то, что княгиня, до некоторой степени, позаботилась о детях. Но мне хотелось бы влить уверенность в это бедное существо, которое страдает, страдало и, не знаю почему, как и откуда, но я ясно это сознаю, — будет ещё очень много страдать.

За свою скитальческую жизнь я повидал такие существа, — по каким-то, неуловимым для моего понимания законам, — страдающие всю жизнь, даже когда на это нет особых, всем видимых причин.

Сам я уже не успею положить в банк на её имя деньги, так как эта операция займёт не менее двух часов. А дел у меня — ведь я прогулял почти весь день сегодня — будет масса.

Вторую же часть денег я прошу вас взять себе. И если встретите людей, которым моя помощь будет оказана вашими руками, — я буду очень счастлив.

Ну, вот мы и у калитки. До свидания, дружок Левушка. По всей вероятности, мы увидимся только завтра вечером у Анны. Возьмите деньги.

Он сунул мне в руки свёрток, довольно небрежно завёрнутый в бумагу, и мигом скрылся.

В комнате я застал И., рекомендовавшего мне освежиться душем. Но я чувствовал такое сильное утомление, что еле добрел до кресла и сел в полном изнеможении, нелепо держа свёрток в руках и не зная, что с ним делать.

На вопрос И., почему я не положу куда-нибудь свой свёрток, я рассказал, что это деньги капитана и как он велел ими распорядиться. При этом я передал всё, что думал капитан о Жанне.

— Молодец твой капитан, Левушка. Что касается денег для Жанны лично, — то он предупредил желание сэра Уоми, который велел мне обеспечить её. Как капитан угадал мысль сэра Уоми о фрезиях, так и вторую его мысль привёл в действие, никем к тому не побуждаемый!

Что касается денег, отданных в полное твоё распоряжение, — думаю, что капитан хотел их подарить тебе, дружок, чтобы и ты чувствовал себя независимым в дальнейшем, пока сам не заработаешь себе на жизнь.

— О нет, дорогой И., капитан в очень простых отношениях со мною. И если бы он хотел дать их лично мне, — он поступил бы, как молодой Али, оставив их в письме. У меня нет сомнений в этом, и лично себе я бы их и не взял никогда. Думаю, что я слишком неопытен и, быть может, не сумею распорядиться ими как следует.

Но — при вас — и это отпадает. Одно только ясно мне, что деньги эти я употреблю — во имя Лизы и Анны — на покупку инструментов талантливым беднякам-музыкантам, если таких встречу до нового свидания с капитаном. Если же не встречу или вы не укажете мне иного им применения, — деньги вернутся к нему. И я очень хотел бы, Лоллион, услышать об этом ваше мнение.

— Поступи, как знаешь, дружок. Запретов тут быть не может. Но почему ты решил, что не оставишь себе этих денег? Разве твой брат не мог бы нуждаться в них?