Письма и документы (1917-1922) - Ю Мартов

Подробности кронштадтского движения, данные "Волей России", вполне подтверждают, что это восстание, по существу, есть бунт большевистских масс против большевистской партии. Это придает ему еще более громадное значение. На эту тему я теперь пишу статью для "Вестника".

У меня здесь ничего нового. Забыл упомянуть, что в Питере при арестах взяли Фед. Ильича [Дана], Рожкова456, Каменского. Все кашляю и без голоса. Начинаю сомневаться, чтобы удалось увидеть Париж. [...]

Иорданский в своем "Пути" ведет такую подозрительно соглашательскую кампанию за большевиков, что дает "Рулю" право писать о нем, как о "продавшемся человеке".

Всего лучшего. Привет Над. Ос.

Ю.Ц.

ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ

Берлин, 5 апреля 1921 г.

Дорогой Павел Борисович!

Наконец-то мы получили Ваше сентябрьское письмо и могли с ним ознакомиться. Один экземпляр при первой же оказии отошлем в Москву.

Оставляя в стороне то, что Вы пишете об Интернационале (об этом ниже), Ваша критика нашей позиции сводится к трем пунктам: а) оценка большевистской революции; б) отношение к восстанию; в) лозунг борьбы на почве Советов. После Ваших разъяснений второй пункт я считаю вообще результатом недоразумения. Мы отрицаем восстание против большевиков точно так же, как и Вы, только по соображениям целесообразности, и даже наша первая резолюция, в которой мы (после Ярославского восстания457) выступили летом 1918 года против агитации за восстание, заключала в себе оговорку: "признавая по-прежнему право на восстание за пролетариатом (или, кажется, народом) против угнетающего его строя". Выступая впоследствии против восстания, мы всегда аргументировали тем, что при данном соотношении сил оно, в случае успеха, обеспечит перевес силы за буржуазной или дворянской контрреволюцией (тем более, что в отличие от эсеров, мы вовсе не верим в то, что крестьянство обязательно пойдет в своей массе за демократией, а не за этой контрреволюцией). Сентиментальное соображение, что вообще недопустимо восстание против правительства, которое состоит из социалистов или революционеров, нам, конечно, чуждо. Но когда мы становимся на почву целесообразности, мы ясно отдаем себе отчет в том, что пока (и может быть, еще не столь короткое время) при революционном свержении большевиков мы имели бы против себя не только более или менее коррумпированное и деклассированное меньшинство "настоящих" коммунистов, но и очень значительную часть подлинного городского и сельского пролетариата. Из Вашего письма я вполне убедился, что Вы не видите, что большевиков пока поддерживает определенное значительное меньшинство русских рабочих, которых нельзя зачислить в категорию коррумпированных прикосновением к власти и которые если и коррумпированы, то в более широком смысле -- верят еще скорее в наступление коммунистического рая посредством применения силы, искренно вдохновляются идеалом всеобщей "уравнительности" и т. д. Это большей частью культурно отсталые слои пролетариата, которых почти не затронуло не только прежнее с[оциал]-д[емократическое] движение, но даже и революция 17-го года; их внезапно раскачала анархия первого периода большевистской революции и, разжегши в них впервые смутные классовые инстинкты, сделала их, несмотря на их слабую культурность, социально активными в довольно высокой степени. Это эти слои (менее квалифицированные и просто чернорабочие) начинали в тылу Колчака, Деникина, Врангеля восстания, как только Красная армия приближалась к Харькову, Одессе или Томску; они поставляли в эту армию тех добровольцев, благодаря которым в худшие для большевиков моменты им удавалось отбивать нападения белых армий (мне, например, достоверно известно от рабочих, врачей и т. д., что знаменитая победа большевиков над Юденичем под Петербургом была одержана ценой громадных потерь, понесенных петербургскими рабочими, выступившими на фронт добровольно под командой коммунистов). В сущности, в этих низах пролетариата, вероятно, масса делится сейчас на антисемитско-черносотенную и большевиствующую; дифференциация более сложная на коммунистов, с[оциал]-д[емократов], с[оциалистов]-р[еволюционеров] и просто демократически настроенных рабочих наблюдается только в более квалифицированных кругах, даже в массе текстильного пролетариата преобладают две первые категории. Среди же женщин-работниц, вообще, эти два лагеря почти исчерпывают всю массу. Вам трудно себе представить, как еще в последнее время (перед моим отъездом) в значительной массе московских работниц, заводских и ремесленных, был силен подлинный большевистский фанатизм с обожанием Ленина и Троцкого и истерической ненавистью к нам. Это в значительной мере объясняется тем, что русский женский пролетариат, по своей безграмотности и беспомощности, мог вообще в массе своей быть втянутым в "политику" только средствами государственного механизма (бесконечными курсами и "культурно"-агитационными учреждениями, официальными праздненствами и манифестациями и -- last not least458 -- материальными привилегиями). Поэтому не фразой являются часто встречающиеся в письмах таких работниц в "Прав-де" слова: "Только после октябрьского переворота мы, работницы, увидели свет". У этих баб осталось, несмотря на последующие разочарования, еще очень сильное впечатление от медового месяца большевизма. По той же причине у большевиков есть зеленая рабочая молодежь -- результат того, что в течение 3 лет монополия работы среди нетронутых еще слоев оставалась у них и -- надо признаться -- того, что они очень много возятся с молодежью. Частью они ее развращают ужасно, но частью наполняют элементарным энтузиазмом и фанатизмом. К счастью, именно среди молодежи замечается начало дифференциации (среди женщин почти не видно). Все эти элементы, вместе взятые, составляют довольно широкую массу, часть которой еще сегодня настроена так, что в случае восстания, хотя бы и под левым флагом, будет сражаться до последней капли крови. Сознавая это, мы и говорим, что восстание потому и приведет к победе контрреволюции, что оно сможет победить лишь после взаимоистребительной борьбы между частями пролетариата, причем победившая назавтра же должна будет обороняться не только против усилившейся буржуазии, но и против жаждущей реванша побежденной части. Вот те соображения целесообразности, которые мы выдвигаем против восстания.

По пункту третьему -- о Советах -- разногласие не так велико, поскольку Вы условно допускаете возможность этого лозунга, как тактического. Для нас решающую роль играют соображения тактические. В январе -- три года, когда большевики дискредитировали Учредительное Собрание459 как "социал-соглашательское" по составу, мы старались доказать рабочим, что его нужно отстаивать именно потому, что его большинство эсеровское, т.е. выражающее революционные интересы крестьян, а потому именно способное под давлением пролетариата пойти и дальше тогдашней программы эсеров (в остром вопросе о мире). Только так и можно было ставить вопрос в стране, переживающей революцию при отсутствии предварительной политической школы у масс: аргумент о неприкосновенности всякого Учредительного Собрания во имя формального принципа суверенитета народа, конечно, для масс в таких условиях неприемлем (нельзя было в 1871 году требовать от парижского пролетариата безусловного подчинения Версальскому Учредительному Собранию460. Здесь, конечно, у нас с Вами нет разногласия. К несчастью, наши друзья эсеры своей политикой 1918 года выбили у нас из рук лозунг Учредительного Собрания. Восстановив его при помощи Антанты (чехословаков), они сделали его лозунгом возобновления войны, что, как мы скоро убедились, уже летом 1918 года отбросило обратно к большевикам массы, уже начавшие от них отходить. Когда же именно на почве превращения Учредительного Собрания в орудие Антанты неизбежно отношение сил переместилось от эсеров к военно-буржуазной клике и Учредительное Собрание стало лозунгом Дутова461, Колчака и Деникина, самые широкие массы и рабочих, и крестьян стали его ассоциировать не только с упразднением большевизма, но и с переходом власти к этой клике (или к "барам"). Мы опять некоторое время не отдавали себе отчета в этом, потому что известный верхний слой пролетариата с социалистической культурой, с которым мы и эсеры соприкасаемся, далек от такого "социализма", но в том и отличие революции от обычных времен, что социально активными становятся рядом с культурными слоями народа и некультурные и что чтобы вновь вернуть ту гегемонию первых над вторыми, на которой основывается современное рабочее движение, надо считаться с психологией некультурных слоев и их своеобразной метафизической логикой, ассоциирующей Учредительное Собрание не с самой широкой свободой, а с теми виселицами для рабочих и с нагайкой, которые сопровождали Колчака и Деникина. Приспособляться к этой психологии, объявляя "советскую систему" высшей формой демократии или демократию -- "господством кулаков" и т. п., мы считаем недопустимым специально выступали против подобных Entgleisungen462 в наших рядах (витеб-скую, очень дельную, организацию мы еще в конце 1919 г. пригрозили исключить из партии за то, что она несла на манифестации знамя с надписью "вся власть Советам", толкуя это как антитезу большевистской диктатуре). Но считаться с историческим фактом, что Учредительное Собрание, прежде чем родиться, стало, благодаря бесхарактерности мелкобуржуазной демократии, антипролетарским и антиреволюционным лозунгом, пришлось хотя бы уже потому, что сейчас эти два слова могут мешать объединению передового слоя рабочих, давно порвавшего с большевизмом, с более темными слоями, только начинающими уходить от него. А ведь мы только в восстановлении единого фронта большинства пролетариата против большевиков видим залог победы революции. Кронштадт блестяще подтвердил нашу правоту. Только под его лозунгами "свободные Советы и политическая свобода" могло совершиться выступление против советской власти таких заядлых большевиствующих масс, как матросы. Словом, если в России еще суждено быть подлинно революционному Учредительному Cобранию, оно может явиться только под новым псевдонимом Конвента463, народной Палаты или Думы и т. п.; но, может быть, путь к Демократической республике пойдет иначе --через расширение избирательной базы Советов, постепенное отделение муниципальных их функций от государственных, концентрирующихся в общерусском Совете, или же таким образом, что какой-нибудь съезд Советов создаст демократическую конституцию, упраздняющую Советы как органы власти и сыграет таким образом роль Учредительного Собрания, решение которого потом будет санкционировано плебисцитом. Так или иначе, мы, выдвигая лозунг соблюдения советской конституции и ее демократизирования, всегда оговариваем, что от принципов народовластия мы не отказываемся.