С вождями и без них - Георгий Шахназаров

- А знаешь, - сказал он как-то, - ведь Полозков неплохой парень, хотя и звезд с неба не хватает.

- Но ведь он уже несколько раз с трибуны ЦК выступал с явно антиперестроечными речами да и в ваш адрес бросал камни. Если бы мне пришлось выбирать между Ельциным и Полозковым, я бы, честно говоря, голосовал за Ельцина.

- Знаю, Георгий, вы, мои помощники, не прочь подсобить демократам.

- Так вы ведь сами первый демократ. К тому же, помните, я ведь рекомендовал выдвинуть на российского председателя Рыжкова.

- Чего уж теперь говорить, он не депутат.

В шахматах довольно обычная история, когда выдающийся гроссмейстер проигрывает партию мастеру средней руки, потому что не принял его всерьез. Так и Горбачев проиграл эту важную партию Ельцину. Благоразумный гроссмейстер, потерпев неожиданное поражение, пристальней присмотрится к противнику, сделает домашние заготовки и при очередной встрече возьмет реванш.

Увы, несмотря на чувствительный удар по его положению и самолюбию, Михаил Сергеевич продолжал ни во что не ставить Ельцина, сам себя убеждал, что потенциал соперника исчерпан, и пытался убедить в том же общество. Обида брала верх над политическим расчетом, гордость заслонила здравомыслие.

Это проявилось во время поездки президента в Свердловск. Сам выбор маршрута был своего рода вызовом в момент, когда рейтинг Горбачева резко упал, а Ельцин продолжал набирать очки. Свердловск считался в некотором роде цитаделью демократического движения. Ельцин вырос на этой земле, многие годы работал в различных организациях и, наконец, был первым лицом местной партийной власти. Конечно, у всякого, кто занимал подобный пост, достаточно врагов: кого-то незаслуженно обидел, кому-то не уделил внимания; один ненавидит "губернатора" за то, что 10 лет ждал и не получил жилья, другой - за то, что был несправедливо осужден и т. д. Полагаю, Ельцин в этом смысле не исключение. Во всяком случае у меня не сложилось впечатления, что свердловчане как один обожают своего бывшего руководителя и готовы поставить ему памятник за мудрое правление. Да и сам он, честно надо признать, не похвалялся особыми достижениями, как Лигачев, без лишней скромности утверждавший, что при нем Томск благоденствовал.

Если Ельцин не облагодетельствовал Свердловск, как, впрочем, и Горбачев Ставрополь, уже одна только гордость за то, что "наш человек" оказался в Кремле, "на высоте", предопределяла настороженное, если не враждебное отношение к его сопернику. Но Горбачев, привыкший действовать наперекор судьбе, намеренно выбрал Свердловск. Я и другие товарищи из его окружения пытались отговорить, советовали выбрать какой-нибудь другой из уральских или сибирских городов, тем более что в Свердловске он был, и не так давно. Приводили, конечно, довод, что ехать туда небезопасно для его пошатнувшегося престижа. Но этот большой упрямец отмел все уговоры и настоял на своем. Ему явно хотелось доказать и другим, и самому себе, что он способен одержать моральную победу как раз в самом невыгодном месте.

Мне пришлось готовить материалы к этой поездке и сопровождать его. Первоначально прием был вежливый, но холодноватый. Когда мы ехали из аэропорта в город, лишь редкие прохожие проявляли любопытство, почти не было таких, кто приветствовал бы вереницу черных лимузинов. Довольно спокойно, я бы сказал вяло, прошла встреча и на "Уралмаше". Рабочий люд, конечно, собрался по призыву администрации и просто из обычного любопытства, желания поглазеть на высокого гостя. Вручили цветы, поаплодировали. Но ажиотажа, каким встречали Горбачева до этого в других городах и весях, не было.

В такой обстановке началась его встреча в большом заводском зале с коллективом. Сначала выступали директор, инженеры, представители цехов, профсоюзные работники. Говорили по делу, немало было и упреков в адрес центральных властей. Между тем Горбачеву сообщили, что на улице возле здания собралась большая толпа. Он попросил устроителей встречи передать его выступление через динамики и произнес яркую речь, не заглядывая в подготовленный материал. К чести его, Горбачев не опускался до примитивного популизма, не говорил просто то, что людям хотелось бы от него услышать, - так было и на этот раз. Он говорил о перестройке, о трудностях переживаемого времени, о том, как многое зависит от Урала и уральцев. И отношение аудитории к оратору постепенно менялось, она "разогревалась", а в конце одарила его искренними аплодисментами.

Затем, как всегда, последовали вопросы, в том числе о его отношениях с Ельциным. Пересказав всем известные факты и выразив готовность сотрудничать с Борисом Николаевичем, Михаил Сергеевич, можно сказать, попал в десятку: ничто народ так не ценит, как великодушие. Но вот, выйдя из здания, окруженный уже огромной толпой заводчан, он двинулся по территории "Уралмаша", пробившиеся к нему журналисты опять спросили о Ельцине. На этот раз Горбачев не удержался и весьма резко отозвался о способностях своего соперника.

Теперь я подхожу к наиболее существенной части своего рассказа. В поездках такого рода помощник отвечает за передачу информации прессе. Довольно сложная, можно сказать - муторная работа. Тассовцы отдают тебе стенографическую запись выступлений, которую нужно утром следующего дня отослать в Москву. Поскольку рабочий день заканчивается в резиденции поздним ужином, на эту работу остается только ночь. Вдобавок запись пестрит пробелами и полна загадок - делалась на ходу, когда репортера то и дело оттирали от президента, да и многое, что неплохо воспринимается на слух, выглядит несолидно, а то и неприлично на бумаге.

Позволю себе еще одно замечание профессионального свойства. Письменная информация должна быть, разумеется, как можно ближе к тому, что было произнесено публично. Это тем более существенно, что телевидение дает прямой репортаж, и если на другой день в газетах читатели, особенно специалисты, не найдут того или иного выражения, то это уже достаточный повод для размышлений и спекуляций. С другой стороны, должны быть убраны всякого рода оговорки, повторы и очень уж неудачные словосочетания, от которых в конце концов не застрахован никто. Эта работа очень ответственна, и Горбачев никогда не жалел времени на просмотр отредактированного текста перед его отправлением в печать. В то же время, многократно убедившись в том, что редактура делается квалифицированно, с должным чувством меры, он стал доверять А.С. Черняеву и мне действовать "в полевых условиях" на свой страх и риск.

Правда, бывали у нас иногда по этому поводу и небольшие стычки. Черняев предпочитал меньше вторгаться в запись сказанного президентом. У меня, как у человека, работавшего в издательствах и журналах, бoльшая склонность к литературной обработке текста. Иной раз Михаил Сергеевич досадовал: "Вот, Георгий, опять самоуправствуешь. Почему вычеркнул такую-то фразу?" Я объяснял, что сделал это, чтобы устранить дословный повтор. "Ну ладно. Бог с тобой. Только, смотри, не перестарайся, а то все норовишь сделать по-своему". Так на мирной ноте заканчивались попреки, никогда дело не доходило до прямого выражения недовольства результатами моей работы. И единственный раз это случилось как раз в Свердловске.

Я взял на себя смелость сократить наиболее резкие его высказывания по адресу Ельцина, считая, что публичная словесная перепалка не украшает политического деятеля. Мы обсуждали это место с Георгием Владимировичем Пряхиным и тассовцами. Они были единого со мной мнения. Закончив работу, поспешили в аэропорт, и уже в воздухе состоялся крайне неприятный разговор. Вызвав меня в свой отсек, Михаил Сергеевич спросил:

- Ты почему опустил мои слова о Ельцине?

Я возразил, что его оценки Бориса Николаевича только сокращены, и объяснил почему.

- Вы не должны были этого делать, не имели права, - вмешалась Раиса Максимовна.

Должен сказать, за время многих наших совместных поездок это был первый и последний случай, когда она позволила себе упрекнуть меня. Видимо, уж очень высокого накала достигла антипатия к Ельцину, и это можно было понять после грубых нападок, с какими тот обрушился в то время на президента.

Неудовлетворенный моими разъяснениями, Михаил Сергеевич попросил показать полный текст стенограммы, и по возвращении в Москву мне пришлось довольно долго копаться с этим делом. Убедившись, что общий смысл высказываний сохранен, а убраны лишь некоторые грубоватые, скажем прямо, выражения, он успокоился.

Два других эпизода, о которых я хочу рассказать, показывают другое свойство Горбачева: как бы ни был он оскорблен своим соперником и с какой бы резкостью о нем ни отзывался, никогда не считал он возможным переступить рамки допустимого в политической борьбе.

Обычным своим узким составом мы работали в Ново-Огарево, когда Вадиму Медведеву, как члену Политбюро, ведавшему идеологией, передали заметку из итальянской газеты "Репубблика", которая в издевательских тонах описывала пребывание Ельцина в США и утверждала, что он предается там чуть ли не ежедневному пьяному разгулу. Состоялось оживленное обсуждение: стоит или нет публиковать ее в нашей печати? Почти все говорили, что дело беспроигрышное, речь идет всего-навсего о перепечатке, и непонятно, почему надо щадить человека, который переходит границы дозволенного; он подставился, а значит следует этим воспользоваться, в конце концов борьба есть борьба. Кто-то, правда, выразил сомнение: чем больше ругают Ельцина в официальной прессе, тем больше ему сочувствует народ. На Руси принято сострадать мученикам и гонимым властями, так что бросить лишний камушек в его огород - только помочь ему набрать очки.