Линкольн - Карл Сэндберг

— Как же мне не посмеяться, мистер президент, — сказал солдат, — эта женщина дала мне трактат «Танцевать — грех», а у меня обе ноги оторваны.

Старый нллинойский приятель организовал банк на основании нового закона о банках и предложил часть акций Линкольну; президент отказался, так как он считал невозможным извлекать прибыль из закона, принятого под его руководством.

Федеральная кавалерия совершила крупный рейд в тыл противника, и все газеты шумно его приветствовали, несмотря на то, что коммуникации противника не были перерезаны. Линкольн сказал Уитни:

— Такая езда хороша для цирка. Она годится и для заполнения газетных столбцов, но практической пользы-то никакой!

Молодой бригадир с небольшим кавалерийским отрядом заблудился и попал в расположение войск конфедератов в Виргинии. Его захватили в плен. Получив об этом сообщение, Линкольн сказал:

— В любой день я могу найти другого лучшего бригадира, но эти кони стоят правительству по сто двадцать пять долларов каждая.

Томасу Джеймсу из Ютики в штате Нью-йорк Линкольн сказал:

— Я не руковожу — мной руководят события.

Принц де Жуанвиль спросил президента, какую он проводит политическую линию? Линкольн ответил:

— Никакой линии у меня нет. Моя жизнь уходит на то, чтобы не дать шторму унести мою палатку, и я забиваю колышки с такой же быстротой, с какой буря их вырывает.

Об одном ораторе он сказал: «Больше чем кто-либо другой он может втиснуть максимальное количество слов в свои самые незначительные идеи». Николаи слышал его оценку оратора с Юго-Запада: «Он поднимается на трибуну, отбрасывает голову назад, сверкает глазами и предоставляет богу отвечать за последствия».

Линкольн боялся длинных речей. При поднятии флага у южного фасада казначейства вся его речь состояла из одной фразы:

— Мне предстоит поднять этот флаг, и если механика подъема не откажет, я это сделаю, после чего уже дело народа держать его развевающимся на должной высоте.

Стремясь избежать нежелательной газетной шумихи и вторжения политиков и искателей должностей, Линкольн договорился с директорами двух театров о том, чтобы он мог пользоваться служебным входом для актеров и незаметно пробираться в одну из лож. Брукс рассказывал: «Спрятавшись за портьерой, он просмотрел много пьес; о его присутствии в театре публика и не подозревала».

В Америке и за границей все чаще приходили к убеждению, что наконец-то страна имеет президентом стопроцентного американца. Он олицетворял страну хотя бы тем, что у него не было предшественников, по которым он мог бы равняться в своих действиях.

Изобретательный янки, пограничный житель и пионер, кентуккиец, любящий юмор и мечту, — все это нашло гармоничное сочетание в одном человеке, ставшем первым в стране. Глубоко в сердцах американцев Линкольн зародил надежду, за осуществление которой люди готовы были воевать, бороться, умирать, — за грандиозную, пусть несколько туманную вероятность того, что Линкольн ведет их вперед к более великой цели, чем та, о которой они мечтали.

Кроме того, в Линкольне воплотилась вера в то, что демократия все же дает возможность избрать человека из народа, поднять его высоко, сделать его сильным и уважаемым и что сам этот процесс меняет что-то в избраннике, выявляет в нем новые таланты, способность управлять, предвидеть, применить свой разум, делает его иным, лучшим, нежели тот, кого они выбрали и благословили на присягу и торжественное обещание выполнить свой трудный и страшный долг главы нации.

В общении с земледельцами, текстильщиками, хлопкоробами, золотоискателями, рудокопами, шахтерами, металлистами проявлялось его природное чутье. Если его деятельность окажется полезной, он будет назван Отцом своего народа, человеком, чье сердце билось в унисон с большинством из тех, кто приходил к нему в Дом правительства.

Ни в одной из 31 комнаты Белого дома Линкольн не мог чувствовать себя спокойно. Повсюду ему чудились призраки — юноши, погибшие на войне, шагали повзводно; возникали иллюзорные тени матерей, которые уже никогда больше не прижмут сыновей к своей груди. Немые их стоны в темноте ночи или в сером полумраке рассвета всегда слышались этому человеку.

Нескончаемые думы о крови и стали, о стали и крови, доводы, провозглашаемые пушками в течение многих месяцев, дело, высоко поднятое и воспетое кроваво-красными штыками, — думать обо всем этом в течение ночей и месяцев, складывавшихся в годы, было тягостно. Эти думы изводили его и рождали вопросы: чему же учат события, кто из них извлекает пользу, что ждет людей впереди?

Гремели барабаны войны, телеграф отстукивал списки убитых, иногда их насчитывалась тысяча, иногда десять тысяч в день.

Какое спасение, какие празднества сулили клубы черного военного дыма? Смерть носилась повсюду; рождалась также и новая жизнь. Люди еще не понимали, что именно умирало. И никто не мог сказать, что же рождалось.

10. Геттисберг. Осада Винсберга. Глубокие течения 1863 года

В последних числах июня вести о продвижении армии Ли доминировали над всеми другими сообщениями прессы. Где-то далеко в тылу генерал Ли оставил Ричмонд и охранявший его небольшой гарнизон. Ли и его шеф Дэвис решили, что «ценные результаты» может дать взятие Гаррисберга, Филадельфии, Балтимора и Вашингтона; кроме огромного количества продовольствия, военного снаряжения и всякого рода припасов, можно было добиться признания конфедерации Европой. Хорошо информированные люди считали, что у Ли в этом походе была армия почти в 100 тысяч солдат и 250 пушек.

Английский подполковник Фремантл, сопровождавший армию вторжения, отметил, что все солдаты были охвачены чувством «глубочайшего презрения к противнику, неоднократно ими битому».

Спрингфилдская «Рипабликан» настаивала, чтобы Линкольн самолично стал во главе войск; он был стратегом не хуже многих генералов Севера, а его присутствие на поле боя могло бы поднять энтузиазм солдат. Линкольн убеждал Мида, что его целью должен быть не Ричмонд, а армия Ли. Мид преследовал Ли, имея приказ Линкольна «разыскать и сразиться» с врагом. Дни уходили, но ни Мид, ни Ли не знали, где находится противник. Ли намеревался захватить Гаррисберг, тамошние склады снабжения, затем дать сражение Миду и пойти на Филадельфию.

В один из ясных летних дней Ли, проезжая верхом на коне, вдруг увидел в конце уходящей вдаль дороги дым сражения, которое он не планировал. Передовые дивизии столкнулись с колоннами противника, обменялись выстрелами и ввязались в бой, которому суждено было развернуться вокруг маленького городка Геттисберга. Ли мог отступить, но мог и продолжить схватку. Он предпочел последнее.