Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сожалению достойно, милостивый государь, что человек такого великого в военном деле искусства, такой подпоры не имеет, какую ему иметь надобно. Отчего он действительно в предприятиях своих слабеет. И не имеет той отваги, которою он большую честь и славу себе и оружию здешнему приобрел. Ревность же генерала Дауна, кредит друзей его наиболее всех ему в приобретении большей славы помешательств приключает. Да что более всего сожалительно, это что он знает, что и его величество императрица с сожалением на приобретенную славу в предосуждение господина Дауна смотреть изволит[980]. В таком случае, милостивый государь, робость, я чаю, простительна быть может. Когда полной доверенности к себе не видишь. Оттого то родилось и то, что подчиненные ево, знав, что не от нево благополучие их зависит, в немалое непослушание пришли. Имея притом подпору здесь по знатности своих фамилий. Ежели бы у него не было чужестранных офицеров в армии, не знаю, с кем бы он свои отважные предприятии исполнить мог: ибо примечаю достойное, все четыре атаки над городом Швейдницом не токмо чужестранными командированы были. Но и англичанами, а именно: полковник Валис, подполковники Девинс, Калвих и Линке, субординация же и всякий военный порядок столь мало у них наблюдаем бывает, что генерал Лаудон не обинуясь корпус войск нашей государыни имев, пример представляет, на который всю надежду свою полагает и неоднократно брату говорил, когда какое-нибудь движение король сделает, которое дело предвозвещать может: «Ich hofe bruder das sie verden Mich nicht ferlassen»[981].
Такой предводитель, каков господин Лаудон, и имев бы такую армию, какова нашей всемилостивейшей государыни, много бы славного и знатного сделать мог.
Отвага персоны его и храбрость так велика, что за порок почтена быть должна. Ибо не уступит в том ни одному гренадеру. Не меньше же в нем и любовь к своему отечеству, то есть к Лифляндии, видна, а по оной и по известной ему храбрости нашего войска и к российским солдатам.
По отвычке говорить по-русски он несколько способности для целого разговора лишился. Однако что говорит, то так хорошо, как русский, только самым простым и подлым наречием. Себя же всегда русским называет.
Буде бы он не столь же полезен для интересов нашей всемилостивейшей государыни был, будучи в службе здешней, то бы он и у нас не испортил.
[982]Письма мои к вашему сиятельству по сие число не нумерил. Ждал приезда моего в Аузбурх[983], откуда оное порядочно делать думал. Но, не видя теперь началу оного [конгресса. — М. А.], с сего моего письма начинаю.
Во всегдашнюю протекцию и милость себя препоручая, с крайним почтением пребываю
вашего сиятельства
милостивого государя
всепокорный и всепослушный слуга
Гр. И. Чернышев
Вена 3/12 ноября[984] 1761
P. S. И хотя намерен был сие мое письмо с курьером послать, но боюсь, что оный долго не будет. И для того на обыкновенной почте оное послать рассудил.
Пометы на 1‐й с.: Получено 21 ноября. По разобрании с цифирь прислать обратно.
АВПРИ. Ф. 32. (Сношения России с Австрией). Оп. 32/1. 1761 г. Д. 10. Л. 251 – 256 об.
Письмо командующего русским корпусом генерал-поручика графа З. Г. Чернышева российскому посланнику в Варшаве Ф. М. Воейкову (?) от 8 октября 1760 г. о результатах Берлинской экспедиции
Милостивый государь мой!
Хотя ваше превосходительство, уповаю, уже известны о благополучном произшествии Берлинской экспедиции от других рук, следовательно, не столь обстоятельно, а может быть, не столь и правильно, как в самом деле оное продолжалось; то я за должность считаю вашему превосходительству порядочно о всём дать знать, что бы всеконечно не преминул учинить и гораздо прежде, но крайние недосуги мне в том совершенно препятствовали; [192 об.] а теперь следующее сообщить честь имею.
Когда армия вся была при Королате, то положено было, чтоб графу Тотлебену одному, придав ему артиллерию и пехоты, поручить взятие Берлина, а мне с корпусом моим следовать на Франкфурт и Фирштенвальд, тут остановиться с тем намерением, чтоб в удачном случае взятое все из Берлина отправить дале, а в несчастливом его укрепить.
И так 16‐го отправился я от Королата и с такою поспешностью следовал, что без наималейшего отягощения людей не отставал от легких войск.
Получа от разных мест и команд моих известии, что неприятельския малыя и отдельныя корпусы все с поспешностию сбираются [193] к Берлину, которых всех вместе число столь было велико, что корпус графа Тотлебена далеко превосходило; следовательно, ему, графу Тотлебену, одному никакой удачи в предпринятом деле ожидать не оставалось, тем наиболее, что я по прибытии моем в Фирштенвальд получил верные ведомости, что неприятельские корпусы, о которых выше упомянул, все действительно собрались, и что граф Тотлебен, уже подходя к городу, принужденным нашелся отступя, у Кепеника позицию свою взять; то в таком случае пошол я сам с корпусом своим к Берлину, в виду которого по сю сторону под немалою пушечною пальбою не токмо по желанию моему расположился лагарем, но и неприятельскую главную батарею збил, с которой неприятель, оставя две пушки, [193 об.] с великим беспорядком бежал; в случае сем получил я много пленных, а неприятельскую артиллерию на конец дня к молчанию привел. Граф Тотлебен в самое то время по приказу моему стал по ту сторону города, сие было 26‐го числа.
А 27‐го прибыл ко мне в команду генерал-порутчик Панин с несколькими пехотными полками, который стал ко мне в линии и занимал
