Рассказы - Алексей Толкачев

За окном вдали — горная гряда. Отрываешь глаза от монитора и видишь ее темный силуэт. Всегда один и тот же. Аллах мог бы, пожалуй, для разнообразия, время от времени генерить новые очертания гор. А то скучно. В принципе, не такая уж сложная задача — выйти на связь с Аллахом и попросить его. Если он существует, значит, присутствует и в киберпространстве. Просто надо будет просканировать, начиная с областей высокой емкости, не занятых информацией… Впрочем, это так, чисто теоретически. На самом деле Закир не настолько часто смотрит в окно, чтобы его всерьез мог интересовать силуэт гор на фоне неба.

По-настоящему интересную штуку он закончил вчера. Программа-композитор. Да не простая. Она будет строить именно такую музыку, которую хочет слышать Закир. Сегодня вечером программа начала работать. Теперь придется ждать. На создание трехминутной композиции уйдет дней десять, а то и больше. Отныне этот софт будет автоматически грузиться при каждом запуске компа и работать в фоновом режиме.

На следующий день в жизнь приходит разнообразие: кашель мотора, сигаретный дым вокруг, брызги серой грязи из-под колес, убегающий вниз серпантин дороги. Закира везут воевать.

Военный лагерь, ночь. Хаотические вспышки огоньков на склоне соседней горы вызывают желание провести дефрагментацию. Ночью Закиру снится Аллах, который, поняв, что совершил ошибочное действие, нажимает на кнопку мыши и выполняет команду «undo», возвращая Закира домой.

Отчасти сон оказывается вещим. Аллах, действительно, нажимает на кнопку. Только на клавиатуре. И эта кнопка — «delete». Снова дорога. На пути завал. В машину попадают из подствольного гранатомета, оставшихся в живых добивают из автоматов.

Младший брат иногда включает комп. Автоматически запускается программа-композитор. Только брат даже не подозревает о ее существовании. Через пару недель рождается законченная композиция. Свежая и парадоксальная. Да, эта музыка понравилась бы Закиру! Но ее, разумеется, никто не слышит.

Вскоре младшему брату с матерью удается уехать из этой странной страны, где так любят смерть. Вещи остаются в доме. Программа-композитор вместе со своей музыкой погибает, когда дом складывается внутрь от попадания вакуумной бомбы.

— Телки, телки, телки!

Ни о чем другом мой гость в эту ночь говорить не собирается.

— Рик, придурок, ты помнишь, зачем ты сюда приехал? Ты хотел услышать настоящее мамбо. Так иди и слушай! Реально тебе говорю, нигде в Мексике не исполняют мамбо лучше, чем здесь.

У Рика в зубах дымится «штакетина», напоминающая своими пропорциями межконтинентальную баллистическую ракету. Губы растянуты в широкой ухмылке:

— Да, чувак, я помню, зачем я сюда приехал. Я прекрасно, черт возьми, помню, зачем я приехал. О, боже мой, ты видел эту венесуэлочку? Ты знаешь, сколько ей лет?

Рик передает мне косяк. Я делаю одну затяжку и выбираюсь из-за стола. Мне еще рановато терять голову. Есть кой-какие делишки.

Оркестр гремит. Гигантские басовые динамики ощутимо колышут жаркий и плотный воздух пустыни. Кроме шуток, наш клуб — лучшее место, чтобы слушать мамбо.

Я открываю дверь гримерки, где переодеваются танцовщицы. Надо определиться, кто из них завтра в какую смену работает. Но разговор, едва начавшись, прерывается. Девушки смотрят на кого-то за моей спиной. Не успеваю я обернуться, как дегенерат Рик просовывает между моих ног огнетушитель и нажимает на рычаг с криком:

— Внимание, сеньориты, ваш босс кончает!

Девушки с визгом пытаются увернуться от струи пены.

Ближе к утру, в марихуановых грезах, божественный гитарист и безнадежный придурок Рик, лежа с открытыми глазами, сочиняет и прокручивает в голове совершенно гениальную музыку — в стиле мексиканского мамбо, как он бы сыграл его на гитаре. И ведь, действительно, сыграл бы. Да только назавтра он не вспомнит ни хрена.

На краю света играет фолк-блюз-бит-и-т. п. — всего-понемногу-бэнд. Край света — он и в Новой Зеландии, и в Ханты-Мансийском автономном округе, и в Исландии, и в штате Айдахо. Семьдесят процентов земной поверхности покрыто водой, а семьдесят процентов суши — это край света. Так вот, на том самом краю света и существует этот ансамбль. Состав его частично меняется. Музыканты появляются на время, потом уходят. То примкнет на несколько месяцев какой-нибудь саксофонист, уволенный из своего оркестра за пьянство, то появится арфистка из оперного театра, бежавшая от мужа-директора. Одно время тусовался тут даже какой-то фрик с терминвоксом. (Играть на нем он толком не умел, но движения выглядели забавно).

А костяк ансамбля остается постоянным. Их трое: главный музыкант по прозвищу Плейер, и две женщины, сестры-близнецы. Плейер играет на гитаре и губной гармошке, одна из сестер — на органчике, другая — на банджо и еще иногда на скрипке. Все трое поют, иногда даже на три голоса. Ударники меняются, но кто-нибудь за барабанами сидит непременно — без ударных им нельзя, они ведь, в основном, выступают на праздниках. Ярмарки там, какие-нибудь торжества местного значения, чаще загородные. В города их приглашают редко, там полно музыкантов получше.

Исполнительским мастерством Плейер с компанией особо не блещут. Аппаратура дает звук средней паршивости. И выглядят невразчно. Народ себе веселится, слышит заводную музыку и веселится еще больше. А откуда эта музыка звучит — черт ее знает, то ли по радио, то ли диск поставили… А-а, вон там группа играет. Увидел человек мельком музыкантов и забыл о них в следующую секунду.

Но некоторые мальчишки и некоторые девчонки… Разного возраста, бывает, что и весьма изрядного… Они, услышав эту музыку, тянутся к ней, прямо как те крысы, что шли на звуки волшебной дудочки.

Хотите посмотреть на музыкантов, ребята? Это не интересно, честное слово. Вот Плейер — хмурый, потрепанный и не очень приветливый человек, делает прямо из горлышка бутылки хороший глоток виски, водки, текилы или еще чего-нибудь такого — смотря о каком крае света мы говорим. Сестры-близнецы курят и привычно ругаются между собой. В свободное от музыки время одна из сестер замужем. Другая иногда спит с Плейером.

На краю света есть дороги, ведущие неизвестно куда, есть высокая трава, в которой живут потерянные детские игрушки, и есть сумерки, в которых матери ждут своих сыновей, опасаясь, как бы они не погибли в войне с марсианами по дороге домой из булочной. Разумеется, есть на краю света и брошенный фургон. Ясное дело, что покосившийся и без колес. Внутри стол с обожженной столешницей, на стене выцветший календарь тысяча девятьсот того года, когда его тут повесили, а у стола, в качестве табуретки, радиоприемник. Приемник в качестве табуретки? Ну да, древний-древний такой, на радиолампах, в большом деревянном корпусе. Внутри у него давно уже пусто, все эти радиолампы и прочую начинку растащила местная ребятня. Остался только корпус. И динамик, во всю переднюю стенку. Иногда по ночам из этого динамика звучит музыка.

Здесь Плейер и услышал хит «Лето» Гриши Криволапова, и марихуановое мамбо гитариста Рика, и компьютерную композицию Закира, и песню влюбленной Лоренцы, и еще всякое другое. Вообще, всё, что играет его бэнд, Плейер услышал из динамика этого пустого деревянного ящика. Сам он не умеет сочинять песен. Не получается. Не дано. Он не сочинитель, он исполнитель, он только играет. Он Плейер.

Но он играет так, и это такие песни, что некоторые мальчишки и некоторые девчонки, услышав их… просыпаются. И кто-то из них с удивлением осознает, что хватит уже стесняться и можно завтра на перемене просто тупо предложить ей сходить в кино, и что это вполне реально. А кто-нибудь другой всего-навсего понимает, для чего родился на свет.

Если ты давно уже не в этом возрасте, но однажды, вдруг, застываешь на месте…. «Что это за музыка?! Кажется, незнакомая, хотя…» — значит, ты что-то еще помнишь. И значит, где-то тут край земли, так что, аккуратнее, смотри, не свались! А вон там, гляди, слева, на низенькой деревянной эстраде — маленький бэнд, тот самый.

Вечерами Плейер сидит на ступеньках фургона и смотрит на горизонт. Он думает, что когда-нибудь… Когда-нибудь…

Машинист

— Вась, слышь!

— ?

— Щас пьяный машинист склад открывал…

— Ну?

— Там стоят трапы, хуяпы, все наши деревяшки!

(Из утренней беседы механиков, чинящих эскалатор в метро).

Часто бывает — утром в метро едет поезд. Едет, едет, сонный. Сидящие пассажиры, кто не спит, читают. Стоящие, кто не спит, лениво ругаются. В тесноте они и в обиде. Бабушка говорит: «Скорей бы уж взорвали всю Москву совсем, на хер! Чтоб в метро свободней стало». А гражданин ей отвечает: «А все из-за новых русских! Зимой понаставят машин в гаражи и ездят на метро — вот и давка!»

И вдруг где-то посреди черного тоннеля между станциями поезд, ни с того, ни с сего, останавливается. И сразу тишина. Тихо-тихо. Замолчали все. Только что ты орал что-то громко на ухо спутнику, и — враз тишина! Слышно, как у студента в другом конце вагона в наушниках плейера музыка играет. Потом кто-нибудь возмутится. «Господи!» — скажет… На работу опаздывают люди. Кто-то в институт. Но это «Господи!» звучит робко так, скромно, вполголоса. Тихо под землей…