Гиперион - Дэн Симмонс

Некоторые сказки Сол читал Рахили перед сном. Прошло уже семь месяцев, с тех пор как она еще могла прочесть некоторые слова. Но сказки она все еще любила – особенно «Спящую красавицу» – и заставила отца прочитать ее два раза.

– Когда вернемся домой, я покажу ее мамочке, – сказала она, зевая.

– Спокойной ночи, детка, – выключив свет и задержавшись у двери, негромко сказал Сол.

– Папа?

– А?

– Счастливо, аллигатор.

– Пока, крокодил.

Рахиль хихикнула в подушку.

Нечто похожее, не раз думал Сол в последние два года, переживают люди, у которых на глазах дряхлеет и слабеет кто-то из близких. Только это хуже. В тысячу раз хуже.

С восьми лет у Рахили стали выпадать зубы, когда ей исполнилось два годика, их уже полностью заменили молочные, а еще через полгода половина из них ушла в челюсть.

Волосы Рахили, которые всегда были предметом ее гордости, стали реже и короче. Ее лицо постепенно теряло знакомые очертания – младенческая пухлость сгладила скулы и твердую линию подбородка. Мало-помалу стали заметны нарушения координации движений, особенно когда Рахиль брала в руки вилку или карандаш. В день, когда она перестала ходить, Сол уложил ее пораньше в кроватку, а затем ушел в свой кабинет и тихо напился до потери сознания.

Самым тяжелым было то, что она разучалась говорить. С каждым забытым словом Сол все сильнее чувствовал, как горит соединяющий их мост, рвется последняя ниточка надежды. Впервые он заметил это, когда ей исполнилось два года. Уложив ее и задержавшись в дверях, Сол как всегда сказал:

– Счастливо, аллигатор.

– А?

– До свидания, аллигатор, говорю.

Рахиль захихикала.

– Ты должна мне ответить: «Пока, крокодил», – сказал Сол. Он рассказал ей и об аллигаторе, и о крокодиле.

– Пока, акодил, – хихикая, сказала Рахиль.

Утром она все забыла.

Сол брал теперь Рахиль с собой в поездки по Сети. Уже не обращая внимания на репортеров, он ходатайствовал перед Церковью Шрайка о предоставлении ему права на паломничество, требовал от Сената визы и пропуска в закрытый район Гипериона, посещал научно-исследовательские институты и клиники, предлагавшие хоть что-то новое. Неделя шла за неделей, и все больше врачей расписывалось в своем бессилии. Когда он возвратился на Хеврон, Рахили было пятнадцать стандартных месяцев; она весила (на Хевроне пользовались старинными единицами) двадцать пять фунтов, а ее рост равнялся тридцати дюймам. Она уже не могла одеваться сама. Ее словарь состоял из двадцати пяти слов, главными из которых были «мама» и «папа».

Солу нравилось носить свою дочь на руках. Ее головка у его щеки, тепло детского тельца, запах ее кожи, случалось, помогали ему забыть жестокую несправедливость происшедшего. Он как бы заключал перемирие со Вселенной, и для полного покоя не хватало лишь Сары. Тогда и в его гневных диалогах с Богом, в Которого он не верил, наступала временная передышка.

«Что может быть причиной всего этого?»

«А какова видимая причина любых страданий, которые претерпевало человечество?»

«Верно», – подумал Сол. Неужели он впервые начал что-то понимать? Сомнительно.

«Из того, что ты чего-то не видишь, еще не следует, что этого не существует».

«Фу, как неуклюже. Неужели нельзя было изложить эту мысль, употребив меньше трех отрицаний? Тем более, что мыслишка-то отнюдь не глубока».

«Верно, Сол. Ты начинаешь разбираться во всем этом».

«В чем?»

Ответа не было. Сол лежал у себя дома и прислушивался к завыванию ветра в пустыне.

Последним словом Рахили было «мама», произнесенное, когда ей было немногим больше пяти месяцев.

Она просыпалась в своей кроватке и не спрашивала – не могла спросить, – где находится. Ее мир состоял теперь из еды, сна и игрушек. Когда она плакала, Сол почему-то думал, что она зовет мать.

За покупками Сол ходил в деревенские лавочки. Держа Рахиль на руках, он выбирал пеленки, детское питание и – временами – новую игрушку.

За неделю до того, как Сол отправился на ТК-Центр, к нему пришли поговорить Эфраим и двое других старейшин. Был вечер, и отблески угасающего заката окрасили лысину Эфраима в розовый цвет.

– Сол, мы тревожимся за тебя. Наступающие недели будут особенно трудными. Наши женщины хотят тебе помочь. Мы все хотим тебе помочь.

Сол положил руку на плечо старика.

– Я ценю вашу заботу, Эфраим. Все последние годы вы мне очень помогали. Теперь это и наша родина. Я думаю, Саре тоже хотелось бы… чтобы я вам это сказал. Но в воскресенье мы уезжаем. Рахиль поправится.

Трое мужчин, сидевших на длинной скамейке, переглянулись.

– Найден новый способ лечения? – помедлив, спросил Абнер.

– Нет, – ответил Сол, – но у меня появилась надежда.

– Надежда – это хорошо, – неуверенно произнес Роберт.

Сол улыбнулся, и его белые зубы сверкнули в седой бороде.

– Могло быть и лучше, – сказал он. – Но иногда это все, что у нас есть.

Голографическая камера крупным планом показала Рахиль, которую держал на руках Сол. Они сидели в студии, откуда велась передача «Понемногу обо всем».

– Итак, вы утверждаете, – произнес Девон Уайтшир, ведущий этой передачи и третий по популярности человек в инфосфере Сети, – что отказ Церкви Шрайка и… медлительность Гегемонии в оформлении визы… что эти обстоятельства обрекают вашего ребенка на… исчезновение?

– Совершенно верно, – ответил Сол. – До Гипериона нельзя добраться быстрее, чем за шесть недель. Рахили сейчас двенадцать недель. Любое промедление – по вине ли Церкви Шрайка, либо бюрократии Сети – убьет моего ребенка.

Участники передачи заволновались. Девон Уайтшир повернулся к ближайшему имиджеру, и его добродушное худощавое лицо заполнило весь экран.

– Этот человек не знает, сможет ли он спасти свою дочку. – Голос Уайтшира зазвенел от сдерживаемого волнения. – Но ведь все, чего он просит, это дать ему шанс. Думаете ли вы, что он и его дочка заслуживают этот шанс? Если да, то обращайтесь к вашим планетарным представителям и в ближайшее к вам святилище Церкви Шрайка. Номер вашего ближайшего святилища сейчас появится у вас на экранах. – Он снова повернулся к Солу. – Мы желаем вам удачи, господин Вайнтрауб. И, – большая рука Уайтшира коснулась щеки Рахили, – мы желаем счастливого пути тебе, наш маленький друг.

На экране вновь появилось лицо Рахили и оставалось на нем до тех пор, пока он не погас.

Эффект Хоукинга вызывал тошноту, головокружение, головную боль и галлюцинации. Полет к Парвати на принадлежащем Гегемонии факельщике «Отважный» занял десять дней.