Битва колдуньи. Сага о мечах - Елизавета Дворецкая

– Есть, – возразил Одд. – Это я.

– Ты? – Торбранд даже привстал на скамье, снова сел и подался вперед. – Разве ты жрец?

– Нет, не жрец. Но я уже однажды ступал на Радужный Мост и знаю дорогу к Одину. Я сумею это сделать.

Торбранд посмотрел ему в глаза и вдруг вспомнил, как Одд и Ингвиль попали сюда от Острого мыса. Взгляд его скользнул по мечу на поясе квитта с простым железным кольцом в рукояти.

И молчание конунга сказало всем, что он согласен.

Глава 28

На следующий день Ингвиль снова разбудил голос Хрефны.

– Йомфру! Там пришел твой воспитатель… – сквозь дрёму услышала она, и тут же чья-то жесткая ладонь легла ей на лоб. Сон мигом растаял, и Ингвиль села на лежанке, жмурясь и моргая.

– Одд? – Она посмотрела на своего «воспитателя». – Уже… вечер или утро?

Ингвиль помнила только то, что Одд положил ладонь ей на лоб, сказал два-три слова, а потом она спала. Но когда это было? Сегодня, вчера или пять дней назад?

– Уже миновал полдень, йомфру, – ответил он. – Ты проспала день, ночь и часть другого дня, а значит, набралась сил как следует. Лошади готовы – нам пора ехать.

– А где Хродмар?

– Хродмара ярла уже нет здесь. Конунг послал его с дружиной вперед, потому что корабли Стюра близко.

– Они ушли сразу, как только… – горячо начала Хрефна, но вдруг поймала стальной взгляд Одда и осеклась. Это было странно – знахарка не отличалась чувствительностью и не боялась даже конунга. – А вообще-то, ты хорошо сделала, йомфру, что ты столько проспала! – неожиданно закончила Хрефна.

Ингвиль стало грустно и тревожно. Хродмар уехал, не простившись с ней, и вот опять только норны знают, когда они увидятся. Одд мог бы разбудить ее и пораньше. И незачем было так крепко усыплять ее!

А может, все это к лучшему. Ингвиль не могла представить, как стала бы прощаться с Хродмаром. Одд правильно поступил, избавив ее от этого. Если разлука неизбежна, то прощальные слезы не облегчат ее.

Хрефна, ехавшая вместе с ней, уже приготовила все в дорогу, и Ингвиль осталось только одеться и поесть. На дворе усадьбы было заметно меньше народу – с передовым отрядом Хродмара ушло немало людей.

– Не бойся за него, йомфру! – сказал ей Одд, помогая сесть в седло. – Он останется жив и невредим. Мы выкупили у Одина его жизнь и удачу.

– Как? – спросила Ингвиль, но Одд уже отошел к своему коню.

Торбранд дал им в провожатые самого Моди Золотую Пряжку с сорока хирдманами, и Ингвиль было приятно снова увидеть его.

– Все будет хорошо, Фрейя нарядов! – подбодрил ее Моди, разбирая поводья своего коня. – Я рад, что мне доверено отвезти тебя домой и познакомить с моей сестрой Стейнвёр. Вы хорошо поладите!

Ингвиль улыбнулась в благодарность за такое доброе предсказание, но тут же испугалась: неужели она действительно покидает Квиттинг и никогда больше не увидит своей родной матери, Асольва, всех домочадцев?

Но Одд уже выезжал со двора, и лошадь Ингвиль пошла за его конем. Боги не оставили ей ни выбора, ни даже времени на то, чтобы все осмыслить.

За воротами усадьбы она увидела широкую равнину. Поскольку сюда Ингвиль попала в беспамятстве на руках Одда, то открывшийся вид берега был незнаком ей. Чуть в отдалении, на каменистом утесе над морем, четко вырисовывался старый могучий дуб. А на одной из толстых нижних ветвей висело что-то большое, вытянутое.

Похожее на человека.

Ингвиль вздрогнула, ахнула, невольно натянула поводья.

– Не смотри туда, йомфру! – сказал кто-то из хирдманов и дернул повод ее лошади. – Жертвы Одину – не для твоих глаз.

Лошадь шла вперед, а Ингвиль все смотрела, не в силах отвести взгляд. Там, на дубе, раскачивалось под порывами морского ветра тело человека, пронзенное копьем. Лица отсюда не было видно, но ветер трепал длинные пряди светло-русых волос, и только эти волосы Ингвиль узнала. И отвернулась, не смогла больше выдержать этого зрелища. В ней бушевали ужас, тоска, смятение. Она вспомнила свое видение и теперь поняла, кого ждала участь жертвы.

– Не хмурься, йомфру! – крикнул ей Одд. – Он будет висеть так целых девять ночей, но зато Один принял нашу жертву! Он даст победу Торбранду конунгу и сохранит жизнь Хродмару ярлу! И твой отец теперь отомщен!

Ингвиль ничего не ответила. Совершенной за отца мести она порадуется когда-нибудь потом, когда успокоится. А сейчас… Она ехала прочь от усадьбы Можжевельник и от дерева, ставшего Конем Ужаса для невольного всадника, и перед глазами ее стоял тот Виги, которого она знала в детстве, – ловкий, красивый, веселый и дружелюбный. Тот, которого больше нет и никогда уже не будет. Но тот Виги погиб не теперь, а гораздо раньше, когда в него вцепился дракон честолюбия, дающий силу сильным, но отнимающий ее у слабых. И Виги оказался недостаточно силен для этой борьбы. А она сама? Ведь она знала, знала заранее почти все! Почему же она не помешала Виги и тем самым не спасла его?

Опустив голову, Ингвиль смахивала слезы со щек, но они застилали глаза горьким туманом, не давали смотреть. Что такое знание? Это меч, зарытый в землю и ждущий сильной руки, которая оживит его. Для поступков, способных в этом мире хоть что-то изменить, знания недостаточно – нужны воля и сила. Себя саму Ингвиль ощущала сейчас безвольной и бессильной, тонкой былинкой в волнах, которую бурное море судьбы бросает то к надежде, то к отчаянию, то к радости, то к горю. Лишившись отца, потеряв дом и семью, а теперь и родину, она сравнивала себя с деревцем, выломанным из земли без корней.

Впереди виднелась крепкая фигура Одда – Сумасшедший Квитт, никогда никого не слушавший, кроме собственного сердца и совести, спокойно покачивался в седле, готовый ехать, если понадобится, хоть в Нифльхель и уверенный, что и там не пропадет. Он провел Ингвиль через жуткое Ничто, а теперь вез ее в другой, новый дом, который отныне станет для нее родным и единственным. И при взгляде на него Ингвиль вдруг испытала горячую благодарность судьбе, давшей ей опору, в которой она так нуждалась.

«На дар ждут ответа», – так говорил Властелин Битв. Ночью после принесения жертвы Торбранд конунг долго не мог заснуть. Ему вспоминался обряд, в голову лезли мысли, останется ли Властелин доволен их жертвой, чем и как отплатит за нее. И тут же откуда-то всплывали ненужные и неуместные сейчас воспоминания о собственных сыновьях, Тормунде и Торгейре. Тормунду уже сравнялось бы двенадцать лет – он непременно взял бы сына в поход, будь тот жив. А повернись судьба иначе, его отроческое тело сейчас раскачивалось бы на дубе где-нибудь над морем, с копьем в сердце и Стюр конунг ожидал бы ответа от бога войны и победы на свой дар.

В усадьбе было тихо, только во дворе и в сенях слышались шаги и негромкие разговоры дозорных. Покой полнился дыханием и посапыванием спящих хирдманов. От медленно дрожащих языков огня в очаге по стенам ходили тени, похожие на великанов.

Торбранд перевернулся: жесткий, набитый свалявшейся шерстью валик, служивший подушкой, горбился посередине, и от этого было неудобно лежать. Под головой чувствовалось что-то твердое. Запустив руку в изголовье, Торбранд вытащил нечто гладкое, холодное. Ах да!

Сев на лежанке, он повертел в руках золотое обручье, искусно сделанное в виде свернувшегося дракона. Белые звездочки в глазах сверкали холодными бликами, словно покалывали крохотными стальными иголочками. Это обручье отдал конунгу Одд, коротко сказав при этом: «Ему больше не надо». По этим словам Торбранд догадался, что обручье было снято с Виги. Другой обрадовался бы такому сокровищу, но Торбранд отчего-то усомнился. Золотой дракон был прекрасен, но в нем таилась угроза. Только глупый был бы рад наследству от такого неудачливого человека, как Виги сын Стюра.

«Повешу на ясень! – подумал Торбранд, вспомнив дерево в гриднице Аскегорда. – Где лошадка, там и уздечка». Эта мысль вдруг принесла ему облегчение – значит, боги одобрили ее. Снова засунув обручье под изголовье, конунг улегся поудобнее, закрыл глаза, стараясь заснуть.

Вдруг в душном покое повеяло свежим прохладным ветерком – открылась дверь. Торбранд поднял веки. От порога к его лежанке неспешно шел высокий человек в сером плаще, в шапке, надвинутой низко на лоб и закрывающей один глаз…

Торбранд снова приподнялся и сел. Он мгновенно узнал старика, хотя никогда прежде не видел его, и застыл, охваченный трепетом, волнением, радостью, благоговением, тревогой… Можно ли перечесть чувства, наполняющие смертного человека, пусть и конунга, при встрече с божеством? С самим Отцом Богов, Властителем Асгарда! Это и есть ответ на жертву, то самое, чего он так напряженно ждал.

Сбылось… Сумасшедший Квитт действительно умеет приносить жертвы! Торбранд чувствовал себя заключенным в какие-то невидимые оковы, но это было просто ощущение его человеческой слабости рядом с силой бога. Покой был полон этой силой, и она стояла в нем, как неподвижный упругий ветер, так что дышать было трудно, но каждый вздох казался необычайно живительным. Спящие хирдманы невольно вдыхали силу будущих побед, и она растекалась по их жилам, чтобы потом в битве вдруг вскипеть и выплеснуться бурным потоком.