Кремлевское дело - Николай Иванов

Ближе к вечеру приволокли третьего арестанта, народного депутата Российской Федерации Владимира Комчатова. Вероятно, он прогневил ГКЧП не только своими антикоммунистическими выступлениями, но и участием в справедливом решении карабахской проблемы. За несколько дней до начала путча Комчатов выехал в Нагорный Карабах, чтобы воспрепятствовать массовой депортации армян, планомерно проводимой азербайджанскими боевиками. Акция, одобренная Горбачёвым, была направлена на силовое решение национально-территориальных конфликтов, чтобы раз и навсегда вновь загнать в коммунистическое стойло разбуженные от долгой спячки народы.

В изоляции

С водворением в казарму Комчатова вновь возникло ощущение тревоги, подумалось, что в предстоящие несколько часов хлынет поток новых арестантов. Но проходил час за часом, а пополнения в казарму не поступало. К тому времени сорвалась ещё одна акция, запланированная хунтой. Дело в том, что в полдень комбриг доверительно сообщил мне пренеприятную новость: к вечеру всех нас вывезут в аэропорт и на самолёте доставят в конечный пункт назначения, а куда именно, он не в курсе. Отлично зная нравы хозяев Старой площади и Лубянки, я не сомневался, что мой борт полетит по маршруту Москва – Ташкент. Там я буду передан в «ласковые» руки бывших подследственных по узбекско-кремлёвскому делу. Нетрудно было представить свою дальнейшую судьбу, которая ничего хорошего не сулила. Меня просто бы уничтожили физически.

В полночь мы подвели итоги бурного дня и пришли к выводу, что заведённая хунтой репрессивная машина даёт сбои, не может развернуться во всю мощь по тем или иным пока не известным нам причинам. Затеплилась еле смутная надежда. Вместе с тем каждый из нас отдавал отчёт в том, что опасность вовсе не миновала. На том порешили и отправились в свою трёхместную камеру, чтобы попытаться хоть немного поспать, отключиться от всего происходящего.

Утром 20 августа военные сообщили приятную новость. Оказывается, что вчера был задержан народный депутат Российской Федерации Виталий Уражцев, но после нескольких часов профилактической работы его отпустили. Что-то не ладилось у путчистов. Их нерешительность наводила на мысль, что у них не всё в порядке с применением силовых методов борьбы со своими политическими противниками. Более того, в течение всего второго дня путча список политических арестантов не увеличился.

Конечно, оказавшись изолированными от внешнего мира, мы ничего не знали о том, что происходило за пределами нашей тюрьмы-казармы. По телевизору гоняли надоевшие мультики, время от времени унылые дикторы призывали трудящихся неукоснительно соблюдать чрезвычайное положение. Однако типичной для коммунистической пропаганды болтовни о «всеобщей и единодушной поддержке народных масс» было не слышно. Следовательно, в идеологическом обеспечении путча тоже возникла какая-то напряжёнка.

Жизнь в военном городке с тремя заложниками ГКЧП протекала своим чередом. Поражало количество вооружённых людей, брошенных на нашу охрану. Вокруг казармы несли службу около взвода автоматчиков. Вместе с нами круглосуточно находились в помещении два-три офицера. На ночь охрана внутри здания усиливалась ещё тремя-четырьмя офицерами с табельным оружием. Хунта явно переусердствовала, определив степень общественной опасности наших персон. Полковник Чайка после двух словесных стычек изменил тактику и поручил неблагодарную работу по промыванию наших мозгов замполиту той же войсковой части, в которой мы сидели. Этот старался вовсю, пытаясь склонить арестантов на сторону хунты. Пришлось намекнуть ретивому подполковнику, что примитивная его пропаганда вряд ли подействует на нас, людей, прошедших школу политической борьбы именно с главарями путча, узурпировавшими власть в государстве. На вопрос о том, стал бы он стрелять в народ, замполит, не моргнув глазом, выпалил: «Конечно, если получу приказ». Мы попросили подполковника доложить своему шефу Чайке, что старания его напрасны. Мы упросили военных дать нам транзисторный приёмник, и в ночь на 21 августа в казарме раздались позывные «Свободы», «Голоса Америки», и «Эха Москвы». Почти двое суток находясь в информационной блокаде, мы, наконец, почувствовали живое дыхание тех событий, которые бушевали у Белого дома. Передачи слушал вместе с нами и замполит, который в конце концов допёр, что информация поступает обнадёживающая, и отобрал транзистор. Дело чуть не дошло до рукопашной, но спорить с этим солдафоном оказалось занятием безнадёжным.

Тогда мы решили обратиться за помощью к молодому капитану по имени Вячеслав, фамилию которого в суматохе позабыл, о чём сейчас очень сожалею. Были с нами и другие офицеры, которые вели себя вполне достойно, всячески подчёркивали своё негативное отношение к путчу и сочувствовали нам. Они умудрялись угощать арестованных яблоками, помидорами и даже домашними пирогами. Конечно, знал об этом и комбриг. Очень хотелось думать, что армия в основном состоит из таких вот офицеров и командиров, а не холуёв вроде замполита.

Слава принёс из дома транзистор, и мы вновь воспряли духом. Из радиопередач стало очевидным, что для обеих противоборствующих сторон у Белого дома наступил решающий час, и исход противостояния станет ясным уже к утру. Больше всего беспокоил намечавшийся штурм Белого дома. Но в какой-то момент стало ясно, что без большой крови взять приступом здание невозможно, ибо оно находилось в плотном кольце защитников свободы и демократии. Чем могли мы им помочь? Посовещавшись, решили вызвать на переговоры командира части и предъявить ультиматум. В три часа ночи комбриг пришёл на встречу. Ему напомнили о незаконности нашего ареста и содержания под стражей во вверенной ему войсковой части, что само по себе является уголовно наказуемым деянием. Мы заявили также, что если раньше арест можно было объяснить ссылками на решение новых властей, то теперь, после обращения законно избранного президента России Ельцина к народу, все решения и действия ГКЧП являются преступными. Более того, согласно Указу Ельцина объявляется амнистия всем тем, кто в той или иной мере оказался причастным к путчу, но после Указа своими действиями не способствовал хунте и поддержал законную власть. Следовательно, дальнейшее содержание нас под стражей есть преступление со стороны командования войсковой части.

Мы потребовали немедленно освободить нас из-под стражи, дать возможность выступить перед личным составом, поднять по тревоге воздушно-десантную бригаду и вместе с нами идти к Белому дому защищать законную власть. Комбриг ответил, что решение всех трёх вопросов не относится к его компетенции и подлежит согласованию с вышестоящим начальством. Начались переговоры. В 7 часов утра появился комбриг и другие офицеры части. Вместе с ними был полковник Чайка, который едва держался на ногах. Я не удержался и сказал: «Если уж полковник КГБ при выполнении столь ответственного задания вдребезги пьян, значит у хунты дело – труба». Комбриг объявил, что мы освобождены, но два других требования начальство отклонило.