Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари

Чтобы их выдержать, ему приходилось много заниматься, а способности его не были из ряда вон выходящими. Однако учение тоже было для него освещено светом любви и веры — достаточно вспомнить о том, что из всех возможностей, которые были ему предложены, — а их было немало, если иметь в виду его положение в обществе, — он предпочел поступить на факультет горной инженерии, потому что однажды во время своего пребывания в Германии увидел, в каких тяжелых условиях трудятся шахтеры: "Я хочу помогать своему народу в шахтах, а это я лучше сделаю как мирянин, чем как священник, потому что у нас священники далеки от народа". Так он объяснял свой выбор Луизе Ранер, матери известного богослова, в доме которого жил некоторое время. Он говорил, что хочет стать "шахтером среди шахтеров".

В его жизни есть еще один аспект, о котором мы должны рассказать, самый известный, но определить его место можно только в более широком контексте, который мы обрисовали.

Речь идет о "добровольных делах милосердия", которые он постоянно творил, следуя живой традиции святых своей земли, занимавшихся общественной деятельностью (Дон Боско, Коттоленго, Фаа ди Бруно, Муриальдо, Орионе).

Вот образ, нарисованный Дж. Лаццати по случаю 50-летней годовщины со дня рождения Пьер Джорджио: "В изумлении окружающие, в том числе его родственники, смотрели, как этот молодой человек, который, казалось, должен был бы блистать в свете (…), тащил по Турину тележки со скарбом бедных, искавших дом, и обливался потом, неся плохо упакованные мешки, как он входил в самые убогие дома, где часто нищета шла под руку с пороком, под взглядом лицемерно-возмущенного мира, не делающего ничего, чтобы помочь их обитателям выйти из этого состояния; как он, сын итальянского посла в Берлине, сын сенатора, собирал деньги для своих бедняков и сам отдавал им все до последнего и иногда возвращался домой поздно вечером потому, что у него не было ни гроша, чтобы сесть на трамвай…".

Сестра Пьер Джорджио Лучана рассказала, что положение его в семье было крайне унизительным: в доме его считали глупцом и старались не давать ему денег. Чтобы помогать другим, ему часто приходилось отказывать себе не только в излишнем, но и в необходимом.

О том, что он делал для многих бедных семей, о которых заботился как член общества св. Винсента, имеется много свидетельств, и многие вспоминали о его помощи с глубокой признательностью.

С другой стороны, он творил милостыню разумно: "Давать — это прекрасно, — говорил он, — но еще прекраснее помочь бедным начать работать". Он хорошо знал, что милостыня — это прежде всего вопрос социальной справедливости. Один из его друзей рассказывает: "Речь шла о договорах об обработке земли. Он утверждал, что земля принадлежит крестьянам и что ее нужно отдать тем, кто ее обрабатывает. Я невольно воскликнул: "А ты отдал бы свои земли?". Он посмотрел на меня и сказал только одно: "Они не мои… Я бы сделал это немедленно!"".

О том, что вдохновляло его, когда он, как мог, помогал беднейшим из бедных в поте лица своего, он говорил, стремясь убедить других идти его путем.

Один из его друзей рассказывает:

"Однажды он стал уговаривать меня вступить в общество св. Винсента. В ответ на мои слова о том, что у меня не хватает мужества входить в грязные и зловонные дома бедняков, где можно заразиться какой-нибудь болезнью, он отвечал мне с обезоруживающей простотой, что посещать бедных значит посещать Иисуса Христа".

Он говорил: "Вокруг больного, нищего, несчастного я вижу свет, которого нет у нас…".

То, что в те времена, посещая хижины бедных, можно было заразиться какой-нибудь опасной болезнью, было не пустыми словами. И действительно, Пьер Джорджио заболел страшной болезнью: несмотря на то, что он много занимался спортом и был физически крепким, во время одного из таких посещений он заразился молниеносным полиомиелитом, который за неделю свел его в могилу.

Это была Страстная неделя.

Прежде чем кратко рассказать о ней, вспомним о том, как описывают этого молодого студента университета люди, его знавшие: состоятельный молодой человек, открытый, здоровый, веселый, любящий ходить в горы и кататься на лыжах, заводила всех праздников, вокруг которого создавалась атмосфера здорового веселья (он организовал "Общество подозрительных" с шутливым уставом).

Все это не было видимостью — это было в его характере. Однако в его же характере — целостном, неизменном, без перепадов — была глубокая серьезность, закаленная его собственным и чужим страданием.

Среди его самых тяжких страданий мы должны вспомнить о глубокой любви к бедной девушке — любви, от которой он вынужден был отказаться, когда увидел, что семья с ее буржуазными предрассудками никогда не примет его выбор. Более того, он понял, что если он будет настаивать, то между его родителями произойдет окончательный разрыв.

Бог подсказал ему в глубине его сердца (и мы должны оценивать этот эпизод на фоне всей его краткой жизни — сам того не зная, Пьер Джорджио был уже на краю могилы), что он не должен искать своего счастья, если ценой его будет спасение его родителей. Он говорил: "Я не могу разрушить одну семью, чтобы создать другую. Пожертвую собой я".

В тот день тридцатого июня 1925 года, возвратившись в очередной раз после посещения больных, Пьер Джорджио почувствовал головную боль и отсутствие аппетита. Никто не обратил на него внимания: в те дни умирала его старая бабушка, и высокий, крепкий молодой человек, о котором никогда особенно не заботились, потому что он был слишком добрым, со своей температурой, поднявшейся весьма некстати, вызывал раздражение.

Пьер Джорджио умирал, болезнь разрушала его молодое тело, его сковывал неумолимый паралич, но никто этого не замечал. Все были заняты умирающей бабушкой, физически и душевно вымотались. Пьер Джорджио вежливо давали понять, чтобы он не досаждал своими пустяковыми недомоганиями, когда в доме и так беда и когда ему лучше было бы заниматься, чтобы сдать последние экзамены, которые уже довольно давно откладывались. Ему самому пришлось смиренно и покорно бороться с ужасной болезнью, опасности которой он сам полностью не сознавал, и со страхом перед происходящим, потому что каждая его попытка заговорить об этом пресекалась на корню с бессознательной жестокостью.

Когда родители с ужасом обнаружили, что происходит у них на глазах, было уже слишком поздно. Из парижского института Пастера срочно в исключительном порядке выписали сыворотку, но когда ее доставили, ничто уже не могло спасти Пьер Джорджио.

В последний день своей жизни он попросил