Небо в алмазах - Александр Петрович Штейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Растут всюду, даже на песке, даже где нет дождей. Противостоят самым чудовищным засухам. Спасают умирающих в пустыне от жажды людей. И животных тоже спасают. В них, кактусах, накапливаются резервы водянистого сока.
— Глядя на кактусы, — говорит он растроганно низким голосом, — можно поверить, что есть бог, который их создал.
И уже заведена обширная литература о кактусах. И уже известны вариации кактуса — эхинокактусы и мамиллярии, грандилфорусы и рипсалисы. И есть специальный чемодан с отделениями, и даже название ему придумано — кактусятник.
И с этим чемоданом носится по городам и весям, всюду, где обнаруживается новый вид этого колючего и царственного растения. И становится видным членом общества советских граждан, выращивающих кактусы. Даже собираются граждане, учитывая его беззаветную отдачу, и выдвигают Германа в председатели общества кактусятников.
Все делает сам: пересаживает, поливает, переделывает подоконники в квартире, выламывает стенки — кактусы любят свет.
Меняет к лучшему мнение о людях, когда узнает, что они одержимы кактусами. Якшается с личностями неопределенных профессий, которых в другие периоды жизни немедля выгнал бы вон, — они облепляют его, как ракушки глубоководный корабль, звонят ему ночами, таясь от его семьи, подделывая и изменяя голос. И ночами уходит к ним, как на тайное свидание, вызывая дома неоправданные подозрения. Возвращается с очередным цереусом или факельным кактусом, или, того более, с кактусом, обладающим необыкновенным, сильным, резким и приятным запахом, под названием «царица ночи».
За два года собрана уникальная коллекция.
Однажды привез в свой кактусятник крупнейшего специалиста по кактусам, на самом деле — крупнейшего жулика. Сам ушел работать. Жена заходит в кактусятник, видит, как специалист, то есть жулик, складывает кактусы в две большие корзины.
— Что вы делаете?
— Это велел Юрий Павлович. Я вынимаю кактусы больные и увожу их лечить.
На улице стоит грузовик. Жена идет к Юрию Павловичу, он работает, просит не мешать. Когда она наконец поднимает тревогу и оба выходят на улицу — нет специалиста. Нет корзин с кактусами. Нет грузовика. Все лучшие экземпляры, на которые потрачено столько сил, средств, любви, увезены.
Завелся, позвонил в милицию своим корешам — объявили всесоюзный розыск.
Жулика разыскали. Посадили. Кактусов уже, конечно, нет. «Крупнейшему специалисту» угрожает тюрьма, и долгая. Юрий Павлович пугается: из-за кактусов могут посадить человека, и, стало быть, он, Герман, в этом виноват. Нанял адвоката, который будет защищать вора-кактусятника.
И спрашивал жену:
— У тебя нет знакомых, которым бы ты хотела подарить кактусы? Там, кажется, еще что-то осталось...
И механически выбывает из общества советских кактусятников.
Ах, этот всесоюзный розыск! Однажды к нему приходит здоровенный мужчина — падает на колени и просит помочь через милицию.
Пропали жена и ребенок.
Исчезли бесследно.
Мужчина полагает — убиты злодеями.
Юрий Павлович помогает мужчине — объявлен милицейский розыск.
Нашлась жена. Нашелся ребенок. Целы. Невредимы. Убежали от мужа и папочки — оттого что он бил их, воровал у них одежду на водку. Злы на Германа, отыскавшего их, бесконечно пишут ему письма, обзывают.
Некоторое время спустя тайком от семьи вступил в общество по разведению рыб. В соответствии с уставом общества разводит рыбок.
Приобретает аквариумы. Монтирует аквариумы в книжные полки.
Книги сыреют.
В аквариумах надо поддерживать определенную температуру, и весь кабинет опутан, как лианами в джунглях, тонкими шлангами.
Семья терроризирована.
Рыбы живородящие — и нужно сделать так, чтобы мать не сумела заглотать новорожденную крохотулю, то есть выловить младенца миниатюрным сачком и молниеносно перенести в другой аквариум, и непременно с одинаковой температурой.
Прерывает деловой междугородный разговор извинением:
— Простите, не могу говорить, у меня рыба рожает.
Рыбы золотые, в крапинку, пузатые, головастики, с пушистым хвостом и маленьким хитрым глазом. Водоросли, камешки, гроты, черви, сушеные мухи и — возможно, и ошибаюсь — сушеные тараканы.
Памятью о рыбках остались пятна на стенах и на полу.
А рыбки?
Он их разлюбил. Однажды пришел к жене и сказал:
— Хочешь, я подарю тебе мои аквариумы, они мне болыше не нужны.
Жена была в отчаянии.
Неправда, что в последние годы жизни не было хобби.
Зажигалки.
Курил, прикуривая, уже больной, лежа, брал со столика всякий раз другую: то бензиновую, то газовую, то с откидывающейся крышкой, то пистолетик — ему их привозили все, знавшие эту его, кажется, последнюю страсть.
И когда все кончилось, в столе нашли штук сорок зажигалок, которые теперь никому не были нужны: в семье никто не курил.
Я уже писал — материал снимавшегося в Москве фильма о сыщиках ему возили в Ленинград.
На один из таких просмотров пришел с изрядным опозданием, что было не в правилах.
Объяснил:
— Теперь я трачу неслыханно много времени на то, чтобы привести себя в порядок. Пожалуй, даже больше, чем Наташа Ростова перед первым балом. — Усмехнулся. — А знаете, что я делал и почему я опоздал? На языке уголовного розыска это называется «туалет трупа».
Все замирают.
— Советую вам взять на вооружение этот милый термин. Не возражаю, если вкатите его куда-нибудь в текст... Куда идти? Разумеется, я опоздал, но, разумеется, и просмотровый зал еще занят. Вот вам острота, еще довоенная: в авиации как в кино, а в кино как в авиации — никогда не опоздаешь.
Нет, нет, понимает — дело идет к концу.
Понимает, да.
И тем поразительнее — мужество.
В канун Нового года позвонил ему в Ленинград, задал отныне, увы, далеко не банальный вопрос:
— Как себя чувствуешь?
— Ну как? Хорошо. Что мне сделается? — говорит это тем самым нетерпеливо-досадливым тоном, который я теперь так хорошо знаю и знают все, спрашивавшие его о здоровье и самочувствии. И тотчас же: — А где вы встречаете Новый год? С кем?.. Нет, назови точно, по порядку... Так... Так... Так... Ну что ж. Огни и цветы. Мило. А я — дома, по-семейному. Кое-кто придет. И даже довольно много народу. И мы будем веселиться. И вы веселитесь, зайчики. Скоро увидимся. Собираюсь в Москву.
А я беру с полки «Снега Килиманджаро» и перечитываю то, что когда-то, до войны, читал мне вполне здоровый и мало думающий о смерти Герман — читал ранним утром на Мойке, почти напротив квартиры Пушкина.
«— Скажи, чтоб она ушла.
Она не ушла, а придвинулась ближе.
— Ну и несет же от тебя, — сказал он. — Вонючая дрянь».
Друзья из Москвы звонят в Ленинград, но не к нему домой — может взять вторую трубку. «Есть ли надежда?» — «Надежды нет». «Есть ли надежда?» — «Надежды нет».
Семья по-прежнему скрывает от него, что знает все, а он скрывает
