Изменник - Владимир Герлах

Так прошли непрерывно, не отдыхая до полудня. На небольшой поляне сдавленной со всех сторон старыми березами и осинами сделали привал, плотно закусили салом с хлебом, потом легли отдыхать на подсохших прошлогодних бурых листьях, как всегда беспечно и не выставив часовых.

Еременко полежал, прислушиваясь к сонному дыханью и храпу полицейских, осторожно поднялся и взяв винтовку, пошел к березам. Степан, спавший всегда чутко, открыл глаза, посмотрел на переводчика: «Вы куда собралися?» Еременко покраснел, принужденно улыбнулся: «По важному делу, живот после сала болит, я скоро вернусь, спите!»

— «А вы все таки далеко не отходите, зайдите за кусты и скидайте штаны, а то ведь заблудитесь в два счета! глушь тута!» Еременко досадливо махнул рукой: «Не беспокойтесь, не мальчик».

Он вошел под темный свод леса, стараясь ступать неслышно, по палому шуршащему листу, сделав шагов двадцать побежал прямо перед собой, продираясь в кусты цепкие и неподатливые. Бежал долго, не оглядываясь, изредка посматривая на мох, которым были щедро покрыты стволы деревьев, держась на восток, в сторону от того направления, по которому шла разведка. Наконец выбившись из сил, сел на землю и прислушался. Было тихо и сумрачно под сводом вековых деревьев, недалеко в кустах пробежал темный зверек, какая то птица кричала уныло и лениво, другая ей вторила, тяжело хлопая крыльями пролетела между голыми осинами, усевшись над головой Еременко на ветке, смотрела вниз на сидящего человека, загадочным круглым желтым глазом.

Еременко отдышался, снял пальто, из походной сумки достал карту и стал ее рассматривать, вспоминая сегодняшние указания Исаева. Идти было далеко, километров 15, если не больше, пока он не выйдет к болоту с той стороны, куда вела на остров дорога. Там были передовые посты партизанов и туда нужно держать путь по компасу. Он все предвидел и обо всем позаботился. Настало время, наконец, и ему начать жить настоящей жизнью, перестать лгать, изворачиваться, лебезить перед немцами, и Галаниным, служить своей великой родине, жизнь свою отдать за свой народ. И самое неожиданное и приятное было то, что папаша о нем знал и ждал давно к себе, это ему сегодня сказал Исаев. Таким образом все устраивалось очень просто и радостно.

Он насторожился, где то далеко, позади были слышны крики, становились ближе, потом стали удаляться. Улыбнувшись он подумал, что полицейские спохватились и его ищут. Невольно как мальчишка, он высунул язык и вздрогнул, услышав несколько автоматных очередей. Понял, что они решили, что он заблудился и выстрелами показывали ему, куда нужно идти. Он быстро поднялся, одел пальто, еще раз посмотрел на компас и решительно отправился в сторону противоположную крикам и выстрелам. Шел теперь напрямик не стараясь прятаться, прямо на восток. Через час вышел на тропинку, которая совпадала с его направлением, свистнул от радости и закурив, бодро зашагал вперед к свободе. Шел не отдыхая, не чувствуя усталости, как будто он не был пожилым переводчиком, как будто не было долгих лет разлуки с родиной.

Вот и проселочная дорога, уверенно он зашагал по ней и неожиданно для самого себя вышел на опушку леса и увидел перед собой тусклую поверхность болота, покрытого кое где сухой прошлогодней травой и высоким камышем, в стороне показались вдруг деревянные постройки лесничества, о котором ему тоже говорил Исаев, но партизанов что-то не было видно. Нерешительно он пошел по направлению невысокого забора и, вдруг остановился, одновременно испугавшись и обрадовавшись. Он все таки пришел к ним и они, как будто, его ждали на самом деле.

За забором молча и зловеще стояли две темных фигуры, видны были только плечи в полушубках нараспашку и ушанки с растопыренными наушниками; да два дула автоматов и две пары зорких враждебных глаз. Стояли друг против друга, он, переводчик из эмигрантов, они — партизаны и молча смотрели, один с робкой надеждой и радостью, испугом, другие — угрожающие, враждебные, готовые стрелять, и когда молчанье стало нестерпимым, негромко окрикнули: «Стой! Кто идет? Пароль!» Еременко машинально пошел вперед к забору, как будто загипнотизированный этими враждебными глазами и круглыми дулами автоматов, готовых дать смертельную очередь! Повторили громче: «Стой! мать твою!.. куда прешь? стрелять будем. Руки вверх!»

Еременко послушно поднял руки, остановился и ждал, теперь он был совсем близко от них, один партизан с бородой и раскосыми глазами засмеялся: «Смотри, Андрей, да он в шляпе! Обожди, не стреляй, не видишь разве, он безоружный… а ну, ты, как тебя, шляпа! сигай скоренько сюда через забор… да шевелись, не то тут тебя и шлепнем, давай».

Еременко, который давно бросил свою, мешавшую ему винтовку, повиновался, схватившись за гнилые столбы, тяжело перевалился на другую сторону. К нему прыгнул Андрей, здоровенный парень с чуть заметной кучерявой бородой и небольшими усами, дулом автомата больно ткнул в ребра: «Ты откудова?» Еременко поморщился от боли, улыбнулся смущенно: «Больно ударили, за что? Я ведь к вам добровольно пришел!» Андрей удивился: «Добровольно? так я тебе и поверил, шпигон проклятый! А ну-ка, Фадей, поищи ка его!» Фадей прислонил свой автомат к забору, грубо толкая и ругаясь, обыскал Еременко, стащил с него пальто, вывернул карманы брюк и пиджака, бросил на землю портсигар и спички, компас, бумажник, платок и записную книжку. Рылся в полевой сумке, с глубокомысленным видом рассматривал бумаги и карты, нашел фотографию, деньги 1520 рублей, немецкими — сорок марок… немного! Вдруг вытащил и развернул карту района, злобно ругаясь, ударил Еременко в ухо: «Шпигон и есть! и карта у него и красными чернилами подчеркнуто. Ну, нечего с тобой говорить. Скидывай свои штиблеты, гад проклятый! Скидывай, я тебе говорю!»

Еременко, красный от унижения и злобы сел на мокрую землю и снял ботинки. Встал в порваных носках, дрожа от негодования и страха, возмущался: «Что же это такое, товарищи? я к вам пришел по доброй воле, с открытой душой, чтобы помочь вам в вашей борьбе за родину, а вы меня бьете и грабите, за что? Я приехал из-за границы и ждал только случая, чтобы к вам перейти, а вы…» Фадей ударил его ногой в живот, отчего у Еременко потемнело в глазах и поплыли красные круги: «Молчи, гад, знаем мы вас… из-за границы, говоришь, приехал, на рукаве орла носишь немецкого, значит такой же как и эта сволота Галанин? Погоди, я тебя угощу, готовься, сволочь!» Андрей проворно схватил и отвел дуло автомата: «Обожди, Фа-дей, успеешь. Пусть он, гад, выскажется, кто он и что? Тут вот что-то по-немецки написано, непонятно, ну говори, браток! кто ты и чего ты к нам прибежал?»

Бледный Еременко начал говорить дрожа и торопясь. Старался убедить парти-занов в правдивости своего рассказа, чувствуя, что малейший промах может его окончательно погубить. Говорил о Галанине и Исаеве, сказал, что товарищ Соболев его знает и ждет… постепенно успокоился и закончил свой рассказ уже почти уверенный, что ему удалось спастись. «Так вот, товарищи, как видите вы совершенно неправы. Я понимаю вас и на вас не сержусь! Конечно, я кажусь вам подозрительным, моя повязка, которую я забыл сорвать, бумаги на немецком языке, самый факт, что я переводчик. Все это не говорит в мою пользу. Но, повторяю, ведите меня к папаше! Он ведь меня знает. Доказать этого сейчас не могу, но на месте увидите. Если вру, убьете! Ведь я один и безоружный, а вас двое и с автоматами. Но одно только и знайте, убьете меня сейчас, товарищ Соболев вас же накажет!»