Потерянный дом, или Разговоры с милордом - Александр Житинский

Демилле с отвращением надел костюм.

Среди гостей были все, кто помогал, – доставал материалы, устраивал запись музыки, – а также официальные лица из треста, райкома комсомола и милиции. Демилле снова нацепил темные очки.

Программа началась в семь часов при полном стечении публики и внушительной толпе у входа, сдерживаемой дружинниками. Специально записанная Зеленцовым заставка, состоящая из шумов большого города, началась в полной темноте, и вдруг вспыхнул огнями Бродвей, вызвав шквал аплодисментов. Прожектор высветил лицо Серопяна за стойкой бара.

– Добро пожаловать, дорогие гости! Дискотека «Ассоль» начинает свой новый сезон!

И сразу вступил Зеленцов у микрофона, полилась музыка…

Лидия толкнула Евгения Викторовича острым локтем в бок:

– Пошевеливайся! Твой ряд у стены.

Демилле на негнущихся ногах направился к крайнему столику, принял заказ, перешел к следующему. Молодые люди кивали на него: «Новенький!». Девица лет семнадцати спросила:

– Как тебя зовут?

– Евгений Викторович, – ответил Демилле, стараясь сохранять достоинство.

– Ой! – прыснула она. – Женечка, значит?

По столикам пошло гулять: «Женечка… Женечка…». Когда Демилле вернулся к своему ряду с подносом, уставленным закусками, его уже иначе не называли.

– Женечка, к нам, к нам!

– Я же просил помидорчики, Женечка!

– Женечка, квикли!

Лидия на ходу обучала Демилле тонкостям официантского искусства, кои состояли в умении так распределить порцию закуски на тарелке, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в честности официанта. Демилле науку не усвоил, продолжая носить полновесные порции, что вскоре было отмечено посетителями. Этим старался заглушить упреки совести: буду, мол, работать официантом, но честно! Любой честный труд почетен. Уже гремели танцы, трясся пол; Зеленцов трещал у микрофона:

– А сейчас немного отдохнем под медленный танец композитора Косма в исполнении оркестра Поля Мориа. Танец посвящается нашей постоянной посетительнице Светлане, отмечающей сегодня свое совершеннолетие… Но что это примешивается к звукам волшебной музыки Косма? Что я слышу? Да, это звуки поцелуев. Два поцелуя в левом углу, кто больше? Три поцелуя справа, а вот наконец засос в центре зала! Красиво жить не запретишь, не так ли, как говорят французы!

Демилле мутило.

В девять часов был объявлен перерыв для коллективного просмотра программы «Время». Представители райкома одобрительно закивали. В окнах небоскребов возникли дикторы Центрального телевидения, молодежь потянулась к стойке, где хозяйничал Серопян, разливая коктейли и кофе. Лидия зазвала Евгения Викторовича на кухню, плеснула в стакан коньяка:

– С почином!

– Ты, Лидия, обхаживай его, обхаживай, – одобрительно кивнула Варвара Никифоровна. – Мужчина в цвете. И неженатый.

– Почему вы так решили? – спросил Демилле.

– Да разве женатый мужик станет в кладовке ночевать?

Лидия выпила, взглянула заинтересованно. Демилле поспешил ретироваться.

Снова загремела музыка и гремела, не переставая, до закрытия. У Демилле с непривычки заложило уши. Он двигался в полном отупении, неловко обходя прыгающих возле столиков молодых людей. Очередной раз вернувшись на кухню, получил от Лидии:

– Вот что, милок. Хватит комедию ломать. Носи столько, сколько я. Понял?

– Буду носить, сколько положено, – сквозь зубы отвечал Демилле.

– Алик! Алик! – закричала она, призывая хозяина.

Серопян благодушно выслушал претензии Лидии.

– Женя, что за мелочевка? Кусочком больше, кусочком меньше… Ей же трудно работать.

– Пускай носит правильные порции.

– Что?! – вскинулась Лидия.

– Оставь его. Первый день. Хочет честно, пусть носит честно, – успокоил ее Серопян. – Всякому овощу свое время.

При расчете Демилле сдал до копейки сдачу каждому столику, вызвав легкую растерянность публики. Когда это повторилось на второй и на третий вечер, у Демилле сама собою возникла ласковая кличка, которую он услышал случайно, проходя мимо кучки молодых людей в гардеробе:

– Мы сегодня у Женечки-придурка сидели.

…Потянулись вечера, похожие друг на друга, как удары барабана: бум, бум, бум… По утрам Евгений Викторович отлеживался в кладовке, пытаясь собраться с мыслями и представить себе дальнейшее существование, но не получалось. В первый же выходной понедельник отправился к Львиному мостику на канале Грибоедова, где собирались желающие сдать или снять жилплощадь. Потолкался там безуспешно, отказавшись от отдельной квартиры гдето неподалеку от Тучкова моста – это было ему не по карману.

Растерянность молодой публики при виде честного официанта быстро сменилась пренебрежением, а затем и враждебностью тех, кто понял, что Демилле делает это не по дурости, а из принципа. Теперь старались унизить, кидали десятку, добавляя: «Сдачи не надо», – а когда Евгений Викторович, побелев, все-таки выкладывал рубли и мелочь на столик, демонстративно оставляли. Эти чаевые Демилле сдавал Серопяну, неизменно наталкиваясь на сочувственно-ироническую улыбку. Цеплялся за честность, понимая, что все равно получает чаевые в виде зарплаты от хозяина.

У Демилле появился враг – молодой круглолицый парень с мощными бицепсами и запорожскими усами. Он методично доводил Евгения Викторовича мелочными заказами, насмешками, чаевыми, демонстрируя свое превосходство многочисленным девицам, обычно сидевшим с ним за столиком. Назревала стычка. Демилле едва сдерживался, попробовал даже ускользнуть от него, меняясь с Лидией рядами, но парень специально пересаживался. Взрыв произошел на девятый день, в самом начале вечера, когда Демилле, подойдя к столику, где сидел обидчик, и вынув блокнотик для заказа, услышал:

– Чего торопишься, халдей? Еще не вечер.

Рука Демилле сама собою распрямилась. Звук пощечины, точно выстрел, разнесся по залу. Парень вскочил, опрокинул Демилле и уже готов был навалиться на него, как подоспевший из-за стойки Серопян и дружинники оттащили парня от Евгения Викторовича и вытурили из зала.

Серопян сказал:

– Все, Женя. Не прижился. Гонору много. Бери расчет.

Евгений Викторович получил причитавшиеся за отработанные дни деньги, собрал «дипломат» и с чувством облегчения унесся в метро по направлению к центру города.

Он вышел на Невском у Гостиного и побродил по магазину, купив пару распашонок новорожденному племяннику. В пакет сунул поздравительную открытку Любаше. Потом он побрел по направлению к Адмиралтейству, тускло блестевшему шпилем в отдалении. Перейдя Дворцовый и мост Строителей, он углубился в улочки Петроградской стороны, пока не добрел до пивного бара неподалеку от Большого проспекта, где и осел, чтобы скоротать время. Он придвинул к себе кружку с пивом и наклонился к ней, опустив губы в пушистую пену. Им овладело оцепенение.

Только тут он увидел напротив женщину в черном, которая так же оцепенело тянула пиво из кружки. Взгляды их встретились. Женщина сказала хрипло:

– Кажется, вам тоже не хочется жить сегодня?

– Как вы догадались? – невесело усмехнулся Демилле.

– Я догадливая, – в тон ему ответила она.

Скоро подошли приятели женщины, по всей видимости, ходившие за вином, – два человека алкогольной наружности; один из них – с черной бородкой, большим носом и проваленными щеками, – почему-то именовавшийся Поэтом. Женщину они почтительно называли Марией Григорьевной. Демилле оказался втянутым в компанию. Его никто ни о чем не спрашивал; он больше молчал, потом дал денег на выпивку.

Появилась еще одна женщина: худая и страшная, с глазами навыкате, как при болезни щитовидной железы. Она была пьяна, стала читать стихи Асадова. Демилле все больше мрачнел, водил пальцем по залитому вином и пивом дубовому столу, наконец, чтобы забыть обо всем, хватил полстакана принесенной водки, запил пивом. Через несколько минут пришло отупение.

Пивная закрылась в одиннадцать. Евгений Викторович безвольно отдался в руки судьбе. Искали всей компанией вино и, конечно, нашли; укрывшись от начавшегося дождя в парадной, распили бутылку, было уже невтерпеж, а с остальными пошли куда-то по темным улицам молча и угрюмо.

Поднялись без лифта на последний этаж. Мария Григорьевна открыла дверь ключом. Компания по длинному коридору прошла в комнату Марии Григорьевны, расположилась за столом. В свете торшера Демилле заметил, что зеркала трельяжа в углу завешаны черной материей. Мария Григорьевна, перехватив его взгляд, тяжело проговорила:

– Отец умер. Сегодня девятый день…

Евгений Викторович вздрогнул и, приподняв край материи, взглянул на себя в зеркало. Проваленные глаза, потрескавшиеся губы, кадык выпирает… Мокрая импортная куртка… чужак. Везде чужак.

И вдруг вспомнился Аркаша Кравчук, его глаза в день самоубийства и неловкие повороты носилок с длинным телом, накрытым простыней. «Как он это сделал?» – отрешенно подумал Евгений Викторович и обвел взглядом потолок. «Смог бы я?» – спросил он себя и вдруг почувствовал, что эта мысль принесла ему облегчение. Вот и выход, так ведь просто, нужно лишь собраться.