Поднимите мне веки - Валерий Елманов

Если бы это сделал кто-то другой, то он, скорее всего, вообще мог полезть в драку, но так как это произнес я сам, он лишь счел нужным сделать мне замечание:

– А я, княже, тако мыслю, что в Москве весь люд честной токмо о тебе до сих пор и говорит. Да что там – поди, уже сказы слагает да распевает на улицах, ибо таковское забыть, вовсе без памяти надобно быти. Они ж еще и своим сынам с внуками сказывать о том станут. – И упрямо повторил, словно кто-то пытался возражать, хотя остальные, напротив, только согласно кивали: – Да, и внукам. Я и сам своим сказывать буду, да не по разу, чтоб накрепко запомнили да далее передали, особливо, как ты…

– Дубец, ты вначале сынов дождись! – отчаянно завопил я, обрывая его речь, но было поздно.

Царевна к тому времени уже насторожилась, ушки топориком и, как я ни старался ее отвлечь, начала внимательно прислушиваться к болтовне гвардейцев, уловив из их разговоров предостаточно.

Она уже вечером, когда я провожал ее до двери, ведущей на женскую половину, поинтересовалась у меня, правда ли сказывали, будто я…

Договорить она не успела – я не дал. Старательно изображая человека во хмелю, я пьяно привалился к притолоке и, беззаботно засмеявшись, заверил ее:

– Да слушай ты их больше. Надо ж им было хоть чем-то похвалиться, вот и собирали всякое, – уверенно пообещав: – Погоди-погоди, это еще ягодки, а вот через пару-тройку дней им этого покажется мало, и ты тогда такое услышишь… И как я с драконами воевал, и как по небу летал, а уж дрался… Как махну сабелькой – улочка, как махну другой – переулочек.

– Так ведь они не о себе – о тебе сказывали, – резонно возразила она.

Но я и тут не оплошал:

– Правильно, обо мне. Если о себе, то сразу на смех поднимут, а тут вроде речь о воеводе идет. А уж потом добавят, что и они без дела не сидели. Кто у дракона когти отрубал, когда я к нему лез, кто щитом меня загораживал, пока я до его шеи добирался, чтоб пламенем не опалило, ну и так далее.

Она пытливо посмотрела на меня, хотела спросить что-то еще, но сдержалась и властно потянула за собой Любаву, заявив, что та будет спать в ее опочивальне, ибо это самый малый почет, каковой Ксения может предоставить страдалице за все ее мучения.

Правда, я успел подать знак бывшей послушнице, чтоб она молчала, но на душе все равно было неспокойно.

Вроде бы с одной стороны ничего страшного, верно? Подумаешь, умолчал. Но это только с одной, ибо, с другой, я боялся обидеть царевну тем, что промолчал. Опять же перепугается – реветь начнет, а оно мне надо?

По-настоящему аукнулся мне мой промах уже на следующее утро, когда я, специально выйдя из терема пораньше и в целях конспирации зайдя за угол, разоблачившись по пояс, умывался, радуясь погожему деньку, при этом попутно терпеливо выслушивая извинения Дубца, поливавшего мне на руки.

Увы, но их слышала и Ксения, тихонечко вышедшая из терема и остановившаяся с другой стороны угла.

– Откель же мне ведать было, что ты умолчишь обо всем, – бубнил Дубец, пользуясь тем, что я помалкивал, давая выговориться, чтоб потом разом ответить на все, и постепенно переходя от защиты к нападению. – Да и не понять мне тебя. Я бы дак гордился тем, что и от плахи ускользнул, и от клетки, кою уже по царскому повелению изготовили, чтоб тебя в ней изжарить. А уж яко ты кровью обливался да с пятью ляхами один насмерть бился…

– Не с пятью, а с четырьмя, – не выдержал я, когда он ненадолго умолк. Не глядя, протянул руку за полотенцем и, вытираясь, продолжил: – И вообще, ты так говоришь, что можно подумать, будто… – И осекся.

Вместо моего верного ординарца, сконфуженно застывшего в трех шагах, предо мной стояла царевна и пристально глядела на мои руки.

– Рубаху! – зло рявкнул я на ни в чем не повинного Дубца.

Хотя что мог сделать парень в такой ситуации, когда царевна вначале предупреждающе приложила палец к губам, чтобы он помалкивал, а потом так сверкнула на него своими черными глазищами, что Дубец обомлел. Да и чуть позже, когда она бесцеремонно отодвинула его в сторону и забрала с плеча полотенце, как он мог меня предупредить?

Она и тут не дала ему встрять, перехватив требуемую мной рубаху и с низким поклоном подав ее мне.

Я торопливо накинул ее на себя, старательно пряча руки, но просовывать голову в ворот не спешил, делая вид, что запутался, и пытаясь сообразить, что ответить на вопрос о свеженьких рубцах.

Однако вышло еще хуже – царевна тут же пришла на помощь и не только помогла с воротом, но сразу скользнула теплой ладошкой, нежно, одними пальчиками проводя по запястью левой руки.

Увы, но рукава русских рубах пуговиц не имели, и ничто не мешало этой ладошке проследовать далее, все выше и выше, причем прямо по рубцу, еле-еле, осторожно касаясь его кончиками пальчиков.

– Стало быть, скучал весь путь, княже, – уловил я явную подколку в ее голосе.

Я неловко пожал плечами, но промолчал, ибо пока не придумал ничего вразумительного.

– Стало быть… – но продолжать она не стала и, осекшись, резко повернулась и быстро пошла, почти побежала обратно в теремок, закрывая лицо моим мокрым полотенцем.

– Вот так, – грустно сказал я Дубцу, застегивая ворот и представляя, что меня ждет в ближайшей перспективе.

– Веришь, княже, она на меня когда глянула, я и дар речи утратил, – взмолился Дубец.

– Зато до того наговорил изрядно, что вчера, что сегодня, – проворчал я.

– Дак кто ж знал, что она тута?!

– А ты спецназовец или кто?! – возмутился я. – Должен был услышать! – Но остыл быстро, досадливо заметив: – Чего уж теперь. Сам во всем виноват. Думал, сюрприз сделать, вот и забыл обо всем на свете. Зато теперь, чую, мне этот сюрприз устроят.

– Сюприз?.. – недоуменно протянул Дубец, вопросительно глядя на меня.

– Это такой подарок неожиданный, – рассеянно пояснил я смысл загадочного слова и уныло поплелся в теремок, прикидывая, что бы такое предпринять.

Ну не терплю я женских слез! С детства не перевариваю их ни вообще, ни в частности! А уж когда плачет близкий мне человек – мама там или бабушка, – тут и вовсе. Про Ксению же и говорить не хочу – уже сейчас сердце щемит от того, что предстоит увидеть.

И как мне ей рассказать, что я совершенно ни при чем, а виноват во всем мир, жутко похожий на вреднючего кота, который упрямо гоняется за бедным Джерри, а по-нашему Федькой, и когда загоняет его в угол, что случается периодически, то мышонку не остается ничего иного, как принять вызов.

Но экспромт – штука опасная, запросто можно ляпнуть лишнее. Да и слова во время своего рассказа тоже надо подобрать аккуратные, обтекаемые, дабы не напугать свою лебедушку, а потому я, остановившись на лестнице, ведущей к крыльцу, подозвал Дубца и велел, чтобы он эдак через полчасика влетел в трапезную как ошпаренный и срочно вызвал меня на улицу.

– Вроде как сюприз, – глубокомысленно кивнул он и заверил, что все исполнит в наилучшем виде.

Но зайти в теремок сразу у меня не получилось – на крыльце, загораживая дверь, стояла ключница, явно дожидавшаяся меня.

«А ведь слышала, наверное, как я тут Дубца инструктировал», – мелькнуло у меня в голове, хотя за Петровну можно было не переживать – нипочем не сдаст, а потому я успокоился.

Однако едва травница открыла рот, как я понял, что все гораздо хуже, чем я поначалу предполагал. Оказывается, она и дожидалась меня, чтобы обо всем предупредить.

Ксения-то распорядилась, чтобы Любаве постелили в ее опочивальне, не только из желания оказать ей таким образом почет, но заодно и все выведать до конца.

Поначалу, когда царевна с места в карьер – они даже толком не разделись – потребовала рассказать ей все без утайки, сестра Виринея промолчала, очевидно памятуя о моем знаке.

Тогда Ксения предупредила, что ей все ведомо про нее и братца, но она глядела на это сквозь пальцы, потому как с понятием и к самой Любаве со всей душой, но коли она молчит, то сердце царевны может и остыть.

Бывшая послушница продолжала молчать. Пришлось прибегнуть к угрозам. Сурово сверкнув глазищами, царевна жестко заявила:

– А ведь ты понапрасну его боишься. Он ить богатырь, а они завсегда добрые. Коль и прознает, что ты язык не поприжала, серчать недолго станет. Ты лучше меня бойся – я таковского нипочем не прощу. Про деда-то моего страшного, о коем в народе доселе токмо шепотком сказывают да с оглядкой, слыхивала ли? Так вот, я хошь и внука его, а обидок тож прощать не приучена.

– Пошто ж ты меня так-то? – еле вымолвила ошарашенная Любава. – Мне и без того за тебя досталось незнамо скока. Ежели б Федор Константиныч вовремя не подоспел, я и вовсе удавленная с камнем на шее раков в реке кормила бы, а ты… Эвон, гля-кась, яко меня мучили. – И заголила спину, демонстрируя следы от кнута.

Ксения, не выдержав взятого тона, при виде побоев разревелась, но… не угомонилась и, чуть успокоившись, сменила тактику и перешла к ласковым уговорам. Дескать, наслушалась она, сидючи за столом, такого, что аж страшно стало, вот и хотела бы разобрать, где правда, а где ложь.