Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Маруся словно и не замечала, как он сжимает ее руку. Она спросила, и голос ее прозвучал насмешливо, вызывающе:
— Что ты молчишь, пират с разбитого корыта? Язык проглотил?
— Представь себе, кажется, да, — пробормотал Саша.
Маруся громко рассмеялась.
— Я не верю в предчувствия, — строго сказал Саша. — Все это вздор.
— Ясно, ты обиделся.
— Вовсе нет.
— Странная у нас с тобой дружба! — снова вздохнула Маруся.
— Ты считаешь, что у нас есть дружба?
— А как ты думаешь?
— Маруся, мы взрослые люди. Почему мы разговариваем, как дети? Помнишь, я тебе сказал, что… Это было в Ивантеевке, когда… в общем, после разговора с Борисом…
— Ты был прав, Саша.
— Когда человек прав, ему радостно, а мне было грустно. Мне было очень грустно тогда.
— Мне тоже.
— Маруся, — сказал Саша, прижимаясь к плечу девушки, — тогда, в лесу, я был самым счастливым человеком! Почему это?
— Я тоже. Не знаю. Ты сам ответь на этот вопрос.
— Слушай, Маруся… — Саша остановился и обнял девушку за плечи. В темноте он увидел ее глаза, большие, удивленно-счастливые — ему так показалось. — Слушай, Маруся, — повторил он шепотом.
Где-то шагах в пятидесяти сзади шли Борис и Людмила. Где-то не очень далеко отсюда, километрах в двухстах, может, и меньше, гремела война. Три минуты назад Саша помнил об этом. Три минуты назад! Сейчас же он забыл обо всем, обо всем, он чувствовал только плечи Маруси и видел только ее глаза. В груди у него была только нежность. Переполненный нежностью, он тихонько гладил плечи девушки, гладил, гладил эти горячие и мягкие плечи…
— Слушай, Маруся, — еще раз прошептал он, сам не зная, зачем эти слова.
— А Женя? — спросила Маруся.
Саша отдернул руку.
— Слушай, Маруся, — хрипло сказал он, зашагав дальше, — ты не читала сегодняшнюю сводку?
— Не читала, — медленно выговорила Маруся. — Кажется, отступают… оставили какой-то город… Хорошая ночь, правда?
— Не помнишь какой?
— Мне всегда очень грустно после встреч с тобой.
— Может, Смоленск?
— Грустно — даже не то слово.
— Или, может, Псков?..
— И эта война, и все… Зачем эта война, Саша? — с отчаянием спросила Маруся.
— Проклятые фашисты! Это они во всем виноваты. Как я их ненавижу!
— Я уйду на фронт, Саша. Я попрошусь в самое трудное место. И я больше не хочу с тобой встречаться. Не хочу, не хочу! — крикнула Маруся и побежала.
Несколько секунд Саша растерянно смотрел ей вслед, а потом бросился за ней.
— Не надо, не догоняй! Мне уже близко, вот огоньки, это деревня. Возвращайтесь назад. Я не хочу больше с тобой встречаться, потому что… люблю тебя! — Она выговорила эти слова громко, не стесняясь, что их услышит Людмила. Видно, у нее перехватило дыхание, она глубоко вздохнула и, повторив: — Я люблю тебя! Я люблю тебя! — снова побежала.
Уже издали она крикнула:
— Людмила! Ты где-е?
— Я иду-у! — отозвалась Людмила.
«Какой счастливый, просто сияющий голос!» — подумал Саша, с грустью глядя в темноту, поглотившую Марусю.
СЧАСТЬЕ
«Людочка, приведи его в чувство», — услыхал Борис слова Саши, и кровь прихлынула к его лицу. Он понял, что невольно выдал свое настроение. Людмила догадалась, она же умная, она поймет, как эта неожиданная встреча обрадовала его! Борис был уверен, что он не должен выказывать свое чувство. «Только бы не догадалась, только бы не догадалась!» — часто думал он раньше. Он боялся, что Людмила посмеется над ним.
— Саша шутит, — стараясь быть равнодушным, сказал Борис.
— А что? Пусть они идут, — торопливо ответила Людмила. — Мы целую вечность не видели друг друга!
— Я т-тебя сразу узнал, Люся, — заикаясь проговорил Борис.
— Почему же ты не попрощался со мной, когда уезжал сюда?
— Д-думал, не надо…
— Ах ты, дикий, странный! — воскликнула Людмила и стала прикладывать пальцы к глазам. Она, кажется, смахивала с ресниц слезы.
Это так поразило Бориса, что он замолчал и уставился на Людмилу. Ему не верилось, что она вдруг заплакала. Из-за чего? Почему? Она сказала «дикий, странный» и стала смахивать слезы.
— Борис! Боря! — вырвалось у Людмилы.
Она села прямо на дорогу, уткнулась лицом в колени и заплакала.
Борис не ожидал этого. Он и в мыслях не держал, чтобы Людмила вот так опустилась на землю, прямо в пыль, говоря этим смешным жестом все, все… Борис в первую минуту остолбенел. Людмила плакала, а он стоял и глядел на нее, переполненный счастливым недоумением. Вот это самое, вот такое — слезы девушки после негаданной встречи — это дается в награду. Чем же Борис заслужил такую необыкновенную награду? И Борис стоял, не двигаясь, а над его головой тихонько мерцала, как над избранником счастливой судьбы, маленькая, послушная взгляду звездочка.
— Когда ты уехал… и Шурочка сказала мне… я подумала, что ты уже не желаешь… даже видеть меня, — заговорила Людмила сквозь слезы. — Ты ходил такой суровый… и не хотел, совсем не хотел замечать меня…
Блаженное оцепенение слетело с Бориса.
— Ты встань, встань! — горячо зашептал он, приподнимая Людмилу за плечи. — Здесь пыль… И не надо так говорить. Я хотел тебя видеть, но я думал… Встань, встань, пожалуйста!
Людмила встала. Борис осторожно и неумело отряхнул ее платье от пыли.
— Я хотел тебя видеть, но я думал…
— Я думала, что ты занят совсем другим…
— Я совсем не думал о другом…
— Но я… ты очень серьезный человек и…
— Люда! — с восторгом произнес Борис.
Он видел, как, блестели ее глаза, как они тянулись, стремились к нему. Он поднял руки и не обнял Людмилу, а положил руки, прямые, негнущиеся руки на ее плечи.
— Боря! — с таким же восторгом, очень похоже, отозвалась Людмила, голова ее склонилась, и руки Бориса, ставшие смелыми, сжали ее голову и притянули к себе. Людмила прижалась к груди Бориса щекой и ухом. Один глаз ее, блестя от восторга, неотрывно смотрел в лицо Бориса, а ухо, тугое ушко, которое Борис так хорошо чувствовал, слушало, слушало, как бойко стучало в его груди сердце.
Борис глядел вверх, на звезды, и улыбался.
Людмила была рядом с ним, около груди, и это сейчас было самым главным. Все остальное, по сравнению с этим, не имело серьезного значения.
— Не забывай меня! — прошептала Людмила.
— Никогда! — воскликнул Борис.
Когда Маруся окликнула Лапчинскую, Борис и Людмила сладко, потеряв ощущение времени, целовались.
— Я
