Франкенштейн. Подлинная история знаменитого пари - Перси Биши Шелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующее утро мы выехали в Люцерн. В начале пути шел сильный дождь, но к нашему приезду небо прояснилось, и солнце высушило и подбодрило нас. Мы снова – в последний раз – увидели скалистые берега прекрасного озера, его зеленые острова и увенчанные снегами горы.
Причалив в Люцерне, мы провели там ночь, а на другое утро (28-го августа) diligence par-eau230 повез нас в Лоффенберг, город на Рейне, около порогов, из-за которых это судно не могло идти дальше. Нашими спутниками на сей раз были простолюдины; они непрестанно курили и вели себя шумно. В середине дня, когда мы вернулись на корабль после завтрака, наши места оказались заняты; мы сели на другие, но тут вернулись сидевшие там раньше и сердито, почти силой, согнали нас. Такая грубость по отношению к нам, не знавшим их языка, заставила Ш[елли] ударить одного из зачинщиков и сбить его с ног; тот не стал драться, но браниться продолжал, пока не вмешались матросы и не отыскали нам места.
Река Рейсс – чрезвычайно быстрая; мы прошли несколько порогов, один из которых имел более восьми футов высоты. (В этом месте большая часть пассажиров сошла на берег, с тем чтобы сесть снова, когда судно войдет в тихие воды, но мы, по совету матросов, оставались на борту.) Есть нечто восхитительное в ощущении, с каким вы взлетаете на гребень порога, а через секунду оказываетесь внизу и несетесь с большой скоростью, придаваемой спуском. В Роне вода голубая, а в Рейссе темно-зеленая. Мне думается, что причиной тут дно этих рек, и разница не может объясняться целиком отражением берегов и неба.
Переночевав в Деттингене, мы на другое утро прибыли в Лоффенберг, где наняли маленькое каноэ, которое должно было доставить нас в Мамф. Я дала этим лодкам индейское название, ибо они крайне примитивны – длинные, узкие и плоскодонные; это, собственно, несколько неокрашенных еловых досок, сколоченных столь небрежно, что в щели постоянно проникает вода, и ее приходится все время вычерпывать. Река там быстрая и бьется о бесчисленные камни, едва покрытые водой. Было немного жутко, когда наше утлое суденышко скользило между водоворотами, кипевшими у скал, столкновение с которыми грозило смертью; и когда достаточно было чуть наклониться, чтобы лодка тотчас перевернулась.
В Мамфе нам не удалось достать лодку, и мы считали, что нам еще посчастливилось встретить кабриолет, возвращавшийся в Рейнфельден. Однако удача сопутствовала нам недолго: не отъехав и одного лье от Мамфа, кабриолет поломался, и дальше пришлось идти пешком. К счастью, нас нагнала группа швейцарских солдат, отпущенных по домам, и они несли наши вещи до Рейнфельдена, а там нам указали путь к ближайшей деревне, где обычно можно нанять лодку. Тут, хотя и не без труда, мы наняли лодку до Базеля и снова поплыли по быстрой реке в наступающей темноте; воздух был сырой и промозглый. Переезд был, впрочем, короткий, и к шести часам вечера мы были уже у цели.
Письма, написанные во время трехмесячного пребывания в окрестностях Женевы летом 1816 года
1
Женева, 17 мая 1816
Мы прибыли в Париж 8 числа этого месяца и задержались там на два дня для получения необходимых подписей под нашими дорожными паспортами, ибо французское правительство после побега Лавалетта231 сделалось гораздо придирчивее. У нас не было ни рекомендательных писем, ни друзей в городе, и мы поэтому мало где бывали, кроме отеля, где пришлось снять комнаты на неделю, хотя сперва мы рассчитывали пробыть всего сутки; но в Париже нигде нельзя устроиться посуточно.
Нравы французов любопытны, хотя и менее привлекательны, по крайней мере для англичан, чем они были до последнего вторжения союзников232; недовольство и угрюмость проявляются непрестанно. И неудивительно, что они переносят на подданных правительства, наводнившего их страну враждебными войсками, ту горечь и негодование, которые следовало бы обратить только на само правительство. Подобные чувства делают честь французам и ободряют людей всех наций Европы, сочувствующих угнетенным и питающих неистребимую надежду на то, что дело свободы должно в конце концов победить.
От Парижа до Труа наш путь лежал по той же непримечательной местности, которую мы прошли пешком почти два года назад; но после Труа мы свернули с дороги, ведущей на Невшатель, и поехали по той, что должна была привести нас в Женеву. Вечером на третий день после отъезда из Парижа мы въехали в Дижон, а затем, миновав Доль, прибыли в Полиньи. Этот город выстроен у подножья Юры, отвесно подымающейся над обширной равниной. Утесы нависают прямо над домами. Здесь мы задержались до темноты, не сумев сразу достать лошадей, и при свете бурной луны поехали в Шампаньоль – маленькую деревушку в самом сердце гор. Дорога была извилистая и очень крутая; с одной стороны, смутно виднелись отвесные утесы, с другой – бездна, где мчались темные тучи. Под шум невидимых горных потоков, говоривший о том, что равнины Франции остались позади, мы медленно подымались к Шампаньолю, куда добрались в полночь, на четвертую ночь после отъезда из Парижа.
На другое утро мы двинулись дальше и продолжали подъем среди горных лощин и ущелий. Ландшафт становился все прекраснее и величественнее; со всех сторон простирались непроходимые, нетронутые и недоступные сосновые леса. Порою леса спускаются вдоль дороги в долины, и узловатые корни деревьев цепляются за расселины голых скал; порою дорога уходит высоко в царство стужи, а там леса становятся реже, ветви деревьев гнутся под тяжестью снега, и сами огромные сосны наполовину погребены под снежными пластами. Весна, как сказали нам жители, наступила нынче на редкость поздно, и действительно было очень холодно; когда мы поднялись выше, те же тучи, которые в долинах изливали на нас дождь, теперь сыпали крупные хлопья снега. Изредка сквозь них сверкало солнце, освещая великолепные горные ущелья и гигантские сосны, то согбенные под снегом, то повитые легким туманом, то пронзающие темными вершинами ясную лазурь неба.
Чем ближе было к ночи и чем выше мы подымались, тем больше становилось на нашем пути снега, сперва белевшего только
